Учебный год она начала совершенно по-новому. Никаких заигрываний с детьми, никаких сюсюканий. «Я должна быть стервой, — внушала она себе, — холодной, рассудительной стервой». На уроках объясняла тему коротко, только самое главное, остальное задавала на дом доучивать по учебнику. Требования к проверочным работам стала предъявлять не то чтобы завышенные, а жёсткие, и твёрдо их придерживалась, независимо от того, что это был за ученик. Если в прошлом году, проверяя тетради, она могла кое-кому отметку и завысить: простить хорошему ученику мелкие огрехи, а к слабому вообще отнестись снисходительно, то теперь она требовала, так сказать, не взирая на лица.
Чтобы не пугать Анну Абрамовну столбиками двоек в классных журналах, завела свой, личный журнал, куда уж ставила всё от души. Через месяц её журнальчик был усеян закорючками двоек, как давно немытое стекло мушиными точечками. Правда, дети этих двоек не очень пугались, для них они были как бы не совсем настоящие, раз стояли не в главном журнале. Но Ольга нашла решение.
В октябре провела родительское собрание в своём 7 «В» и сходила во все другие классы, где она преподавала. Познакомила родителей с отметками в своём журнальчике, предупредила, что при такой учёбе за четверть наверняка будут двойки. На сакраментальный русский вопрос «Что делать?» ответила уклончиво. Сказала, что, мол, заниматься нужно, а вообще-то о каждом конкретном ученике лучше говорить индивидуально и что она будет у себя в кабинете ждать всех желающих… После собраний родители стали подходить.
Уже через неделю Ольга стала заниматься с группой отстающих, быстро увеличившейся человек до тридцати — тридцати пяти, так, что их даже пришлось разделить пополам. Брала она за занятие совсем немного, всего тридцать рублей, столько, сколько стоило два мороженых. В неделю получалось около тысячи, в месяц — четыре. На занятиях старалась втолковать то, что дети не усвоили на уроке, а самое главное, прорешать с ними точно такие же примеры, которые потом будут у них на проверочной или контрольной. Успеваемость занимающихся у нее детей, медленно, но неуклонно поползла вверх. Двоек за первую четверть она вообще не поставила, но троек было очень много, даже у тех, кто в прошлом году учился на твёрдую четвёрку. К сильным ученикам она была беспощадна. Придиралась к каждой мелочи, снижала отметку за небрежность в оформлении. Во второй четверти к ней на дополнительные занятия стали приходить и сильные дети, но сажать их вместе с отстающими было нельзя, и она открыла третью группу. Но всё это было в седьмых классах, десятые приходить после уроков не спешили. В прошлом году, когда они были в девятом классе, она относилась к ним с особой снисходительностью, уж очень взрослыми, близкими ей самой они казались. Даже на экзаменах помогла многим написать работы.
Перейдя в десятый, вместо чувства благодарности они сели ей на шею, решив, что у этой молоденькой математички можно особо не напрягаться, она, может, немного и поворчит, но нормальную отметку всё равно поставит. Даже если совсем ничего не делать.
Ольга Ивановна постаралась развеять эти их сладкие заблуждения. Десятые классы отметки получают не по четвертям, а по полугодиям, но чтобы не тянуть резину, Ольга Ивановна не только наставила двоек, кстати, совершенно заслуженных, но и взяла за правило тут же выставлять их в дневник. Отговорки типа «забыл» приводили к ещё более тяжёлым последствиям, так как она не ленилась звонить вечером родителям и выражать искреннюю озабоченность успехами их чада. «И вообще, — обычно заканчивала она разговор, — я вовсе не уверена, что ваш ребёнок сможет и дальше учиться в десятом классе, да и в школе вообще». К декабрю образовалась четвёртая группа, не очень большая, человек пятнадцать. Именно тогда её и вызвала к себе Тамара Витальевна.