— Никто ж не замечал…
— Да как я после этого вообще могу чего-то требовать от людей… Чего-то ждать…
— Да разве ж ты требуешь… и ждешь…
— … когда у меня не в гребаном Милане, а вот тут, под носом — моя же собственная школьная подруга… Да так мне после этого и надо!
— Чего — надо?
— Я никому не нужна… кроме тебя и…. Каро… когда она в себе… Ну, маме еще. А всем остальным на меня наплевать. А мне, выходит, тоже наплевать! На всех!
— Ты чего! Вот дурная! Да разве ж всем на тебя наплевать! Никому на тебя не наплевать! Да тобой все восхищаются, ты что! Завидуют все, как один! Ты красивая, умная… успешная…
— У-умная… — всхлипываю. — Вон — даже тварь эту, Нину вовремя не распознала… умная… столько людей ей дала подставить… могла бы предвидеть заранее…
— Просто ты не ожидаешь от других западло, потому что сама никогда так поступать не стала бы. Потому что ты честная. Ты честная, ты справедливая. Ты сильная и смелая.
— Типичный портрет стервы, — замечаю, даже переставая всхлипывать.
— Неправда! — драматично восклицает Рози и, кажется, плачет уже сама. — Ты великодушная, отзывчивая, чуткая! Ты всегда готова помочь! А кто говорит обратное — несправедлив! И нечего таких слушать! Пошли они все на хрен! — она сморкается в платок.
— Да ладно тебе уже… — бормочу ей.
— Да блин… мне ее тоже жалко… — всхлипывает Рози.
Наплакавшись вдоволь с Рози, валю работать, вернее, дорабатывать.
Работу заканчиваю пораньше в надежде, что еще смогу дозвониться во врачебный кабинет, то бишь, «праксис» д-ра Херца. На фирме не хотелось — а вдруг услышит кто-нибудь. Вдруг кто-нибудь его знает.
Найти номер «праксиса» оказывается не сложно. Вернее, у него не только праксис, а при нем целая частная клиника со стационаром. Ввожу всю информацию, какую сумела подхватить, нахожу его вебсайт и думаю: он.
Конечно, когда, наконец, подрываюсь позвонить, в праксисе включается лишь автоответчик, которому я торопливо рассказываю, кто я такая и что хотела бы записаться на прием, если возможно, в этом квартале. Пока говорю, соображаю, что, если в этом квартале, то, считай — повезло. От этого становится тоскливо и вязко.
Внезапно в мои душевные потрясения вмешивается человеческий голос:
— Симон Херц. Слушаю.
— Здравствуйте, г-н доктор. Моя фамилия Херрманн. Катарина Херрманн. Я… хотела бы записаться к вам на прием, я… — вязкая тоска заставляет меня ляпнуть: —…я знаю, у вас все забито на полгода вперед… я просто надеялась…
— Завтра подходите.
Ночь проходит неспокойно. Снится, что нам с Каро по тринадцать лет. Мы идем на единственный концерт британской бой-группы Blue в Берлине, а оттуда — прямиком в сауну Бикини-отеля, только вдвоем, без никого. Прямо в парилке распиваем шампанское, от которого она в этот раз не отлынивает.
Каро поднимает свой бокал и говорит:
— Пусть мне нельзя, но — за вас!
Почему снится эта белиберда, я понятия не имею, но надеюсь, что ждать прояснения недолго.
Назавтра заявляюсь в частную клинику в районе Берлин-Шпандау. В светлом кабинете с видом на Цитадель, скорее похожем на спальню с письменным столом и очень удобным диваном, меня встречает моложавый мужчина (я ожидала увидеть умудренного годами и опытом дяденьку), которому никак не может быть меньше лет тридцати семи-сорока, но угадывается, что он на них не выглядит.
С необычайно доброй, нарочито-чудаковатой, пронизывающей улыбкой, которая наверняка помогает ему в работе, д-р Симон Херц, профессор-психиатр и популяризатор психиатрии приглашает меня сесть.
— Чем могу быть полезен?
Его вопрос застает меня врасплох. Я живо оправляюсь от испытанного поначалу разочарования и чувствую, что этот «моложавый-худощавый», улыбчивый, с волнистыми темными волосами, поставленными «петушком», доктор с мягким голосом, наверно, действительно толковый терапевт, может, даже очень. От него исходит недюжинная ментальная сила — недаром же Каро к нему обратилась, недаром доверилась ему.
Вспоминаю об этом и мне вдруг с новой силой становится слезливо и охрененно плохо.
Подавляя рвущееся наружу: «Доктор, помогите…» — прошу д-ра Херца сквозь слезы:
— Пожалуйста, расскажите мне о моей школьной подруге.
Улыбка на его лице замерзает. Это не гримаса — это он «узнает» меня, вернее, решает, что теперь ему можно показать, что узнал.
Наверно, еще вчера он каким-то образом понял, кто я, поэтому втиснул без очереди в свой плотный график приемов. Наверно, потому что с Каро все очень плохо.