Не успела уйти, а может, никогда не ушла бы. А может, просто не повезло, что Рика не было рядом. А может, повезло, что не было. Ему.
Не знаю, почему мне сейчас так плохо. Их давно нет. Все, что он говорил мне о матери, то немногое, что мне о ней говорил… ничего не говорил — ставь это в прошедшее время. Ее давно нет. Его давно нет. Ее не стало в день его рожденья. И его не стало.
Его нет. Десять… или одиннадцать лет уже прошло, а такие пацаны — горячие, озлобленные, обездоленные, рано познавшие пьяное насилие, ужас смерти и горечь утраты — они не живут долго. Они уходят из жизни и в лучшем случае перерождаются. Его больше нет. И нас с ним нет больше. Почему же мне тогда так плохо?..
Дождь. Назавтра будет наводнение и всех нас смоет. Сейчас просто льет дождь.
Выхожу на Котти и меня с плачем встречают фонари. Мне кажется, это пьяные слезы. Пьяные, как у меня, пьяные, как у старика. Мне кажется, они источают сладко-горькое зловоние испитых побоев и семейных драм. Мне кажется, что свет их режет и печет, как кровоточащая рана, а может, давит перманентной ломотой, как гемотома под одеждой. Мне кажется, они сияют выплаканными до воспаления глазами и гложущей болью слов, не приведенных в действие. И темнотой на них и вокруг них ложатся незнание и безразличие остальных. Мое недавнее незнание, мое недавнее безразличие.
Фонари встретили меня с плачем и с плачем провожают. Фонари посадят меня в такси, когда оно за мной прикатит.
Захлебываюсь пьяной болью впитанных открытий и не знаю, куда мне с ней теперь.
Вот куда мне с ней теперь?.. Это не мне все нужно знать, думаю, это нужно знать… да хотя бы ей… той, которая с ним сейчас. Она же из-за него вон, какие козни строит, значит, любит как-то там, по-своему… ей, короче, виднее…
Все это ей надо знать, не мне. Я в прошлом, это лишнее. Это больно очень и тяжело… это не хилее, чем с Каро. Только Каро я могу чем-то помочь, попытаться как-то, а… ему… Да поздно помогать ему уже… Да не мне ему помогать, в конце концов. Да… зачем оно так колотится, сердце… глупое какое сердце… неумное…
И вообще — кто сказал, что она не в курсе?..
«Я с ней говорить не могу, как со взрослой» — как-то так, кажется. Но что, если тут он сделал исключение. А может, она сама как-то прознала и после этого даже не отвернулась от него. От такого, вылезшего из асоциального, отмороженного болота.
Ладно, она не поехала бы с ним в замусоренную, нетопленную, прокуренную квартиру, в которой его отчим годами избивал его мать… убил его мать… почти убил… в которой он убивал своего отчима — и убил-таки… Нет, она не стала бы спать с ним там на грязных простынях, но она ведь все равно приняла его таким, как есть. Одну его сторону. Единственную известную и видимую ей. И эту сторону решила повернуть в хорошее русло — на заочку его записать, чтобы… ох, блин… рыдаю уже, как помешанная.
Конечно, он мужик и все решает сам. Так он мне сам звездел и то же повторял его бесподобие доктор-псих-мед Симон Херц: не думай, что мужчину можно что-то там заставить. Не мечтай даже. А она и не заставляет — он же согласен. Он согласен.
У меня явно бред. Может, я простыла, а может, просто перепила. Ко мне цепляются какие-то и все нет долбаного такси. И я решаю их не слышать, а продолжать слышать только пьяные, плачущие голоса в моей раскроенной раздраем голове.
Ночь бежит куда-то по своим ночным делам, а меня больше не мучает мой стандартный вопрос «а мне на фиг надо?» все это. Сказать по правде, давненько я себе уже этот вопрос не задавала…
Затем такси, наконец, подходит. Немного успокаиваюсь, но не из-за такси, а потому, что успела внушить себе, что «она, безусловно, знает».
Глоссарик на ГЛАВУ ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЮ Пьяные фонари
технический дью дилидженс — проверка техничесой документации и технического состояния и исправности объекта перед покупкой
Jägermeister — немецкий крепкий ликер, настоянный на травах, название переводится, как егермейстер, т. е. главный охотник
Зовьет Унион — Советсткий Союз
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ Карточный домик
Начнешь увлекаться этим самым «неравнодушием» — затягивает так, что больше и не спрыгнуть.
В наши утра пробрался зубастый сентябрьский холод, поэтому должно хотеться чаю, но меня все не отпускает его давнишняя история. Впечатления от драмы, услышанной вчера, я вместо чая спешу заесть своим любимым лакомством.
— Ну, ты экстремал…
Увидев, как я, покашливая, собираюсь приняться за мороженое, Рози выскакивает ко мне из подсобки, готовая вырвать из рук ложечку.