— Ну да, — вру я. — Так здание ему принадлежало?
— Его фирме. Ушло на удовлетворение исков от кредиторов. Но вместо того, чтобы заслужить реабилитацию, а затем восстановиться по всеми правилам, этот мошенник втихаря продолжал орудовать в других местах. Берлин у нас большой… Недавно он, наконец, попался.
На чем же… — думаю, — о-мой-Бог, на чем же он попался…
— …на том, что подписал акт о сдаче геверка — подряда — по совершенно другому проекту, где тоже успел украсть. Знаете, есть территория…
О, нет… о, нет-нет-нет…
— …бывшей сигаретной фабрики в Панкове.
— Знаю, — брякаю, чуть не икая. — Я там живу, в Панкове…
— Тогда вам известно, что был утвержден редевелопмент этого страшилища. Я не смотрела планы, но слышала, проект составлен был дельно: прогрессивный жилой комплекс, социальный корпус…
…детсад, подростковый центр — могу продолжить за нее…
— …детсад и подростковый центр. Панковские коллеги радовались, никто и не подозревал, что там нечисто. И вот проект продолжается, только Херманнзен-младший и его фирма — если можно назвать это фирмой — отстранены.
Насморк и кашель мой мгновенно проходят.
— Отстранены? — спрашиваю намеренно скучающим тоном. — Что так?
— Коллеги панковские вычислили подноготную его, информацию получили…
Кто?.. — думаю. — Какая тварь?.. Из кентов его слил кто, не поделился он с кем-то?.. Да нет, не выгодно ж самим было б — он их всех такими заказами обеспечил… Аднан ли, сука?.. Может, Рик из-за меня все-таки по башке ему надавал, вот тот и отомстил, падлюга?..
— Хорошо, коллеги из нашего сената его вспомнили, а то он там прятался. Нагрянула к нему проверка — подряды, конечно, все по-черному. Нарушений мер по безопасности куча… Правда, проект почти достроен, до внутренней отделки дошли — не ломать же его теперь. И не представить, какие делишки он, наверно, через него отмыть хотел. Но я вам ничего не говорила! — категорично заявляет Дорен.
— Не говорили, — соглашаюсь я… категорично. Я ж тоже так умею, категорично. — А я ничего не слышала. И поверить не могу, если честно. И что касается г-на Херманнзена… младшего…
— Вы его знаете?
— Знаю! — «повышаюсь» я. — А вы знаете меня и знаете, что человек я здравомыслящий и в деле… кхе-кхе… не первый год. И не впервой сталкиваюсь с клеветой и… и… кознями по устранению конкурентов!
Да, думаю. Да. Дело ясное, прозрачное, как стеклышко. И как я сразу не догадалась.
— Конкурентов? С чего вы взяли?..
— Дайте я скажу, что за фирму ваши «панковские коллеги» подключили теперь к редевелопменту. Дайте скажу — а вы не расценивайте это, пожалуйста, как критику в адрес властей — наоборот, я знаю вас, как безупречного чиновника и знаю, что вы меня поймете правильно.
Поднялась-таки температура — чувствую, как меня поколачивает. Ну и пусть.
Вколачиваю свои бредовые рассуждения если не в нее, то просто в пустоту. Пустота распространяется и внутри меня — его проект, наш проект отняли, отобрали у него. То, над чем мы так тяжело и трудно работали, над чем пыхтели, чем болели и из-за чего расстались. Неважно, что сейчас она призовет меня к порядку, а эмоции попросит оставить за дверью ее кабинета, неважно, слышит ли она меня вообще — мне нужно поведать хоть в какую-нибудь сферу, что так нельзя…
— Ведь так нельзя! Так нель-зя! — говорю не резко, но решительно. — Вы знаете, сколько человек Херманзен внедрил в этот проект? Вы знаете, сколько рабочих мест обеспечил? А его самого знаете? Человек зашивался на этом, с такой отдачей работал… В кратчайшие сроки закончил… «Разбирательство»… — да он же кровное свое вложил в это дело… Он не мог не знать, что его поймают…
Скорее, ему было по фиг, и он тупо молотил до упора. Но я все равно толкаю ей про Herzblut — так по-немецки говорят, «кровь сердца», когда подразумевают «кровное».
— Я сразу вижу, когда человеку не наплевать, — продолжаю я. — Тендер-тендером, а Херманзен все это не ради отмыва денег… Не знаю, надо ли ему там было что-то отмывать, я не бухгалтер. Но знаю только, что он душой болел за это дело… Ведь вы поймите, тут же дети… и подростки…
Ведь она хоть и «нетрадиционная», но у нее тоже есть дети… одна… дочка…
— Ведь он ради детей старался, — распинаюсь, — чтоб все с умом сделать и вовремя… Известно ли вам, какое у него было тяжелое детство… Очернить ведь любого можно, но только не его… только не его…
— А вы, наверно, сильно его любите, — произносит Дорен, сочувственно глядя мне прямо в слезящиеся, итит их мать, глаза.