Но нет, везет: «мой» гинеколог сможет принять меня уже на этой неделе.
Мам Лиль, внучонка не перехотела?..
Смотря от какого зятя, скажет мама.
Ни от какого. Совсем без зятя.
А так теперь тоже можно?..
Так тебе кого надо было — зятя или внука?.. внучку?..
Еще пару дней, и я почти уже чувствую его, то самое тепло. Чувствую то, чего так ждала.
Когда на следующий день приходят месячные, то даже не отрезвляют меня — я как в тумане и словно не осознаю того, что означает их приход.
Ничего не соображая, добросовестно иду к гинекологу, у которого не была лет сто. Бросила к нему ходить после выкидыша — а там корона. Меня не звал никто, не напоминал.
Моего врача сегодня нет. Сонно-монотонно высиживаю в комнате ожидания. Затем безэмоционально выслушиваю от дежурного врача-индуса, который сегодня замещает, дежурный совет-предложение поставить мне спираль, раз «мы с мужем так и не решились пока на нового». Позволяю дежурно лапать себя в кресле, не чувствуя дежурной боли от его лапаний. Могла бы опасаться, что, заметив мой ступор, он примет меня за помешанную, но он не замечает ровным счетом ничего.
Я рада, что домой возвращаюсь под вечер и мне не надо обратно на работу. Мне хочется поговорить с кем-нибудь, пожаловаться, поплакать, постонать.
Не хочу опять тревожить маму — стону самой себе. Сначала тихонько так, жалобно. Это даже не стон, а жалкое скуление.
Затем скуление переходит в вой, потом — в рычание, а уж после — в злой, обиженный плач.
Мне так обидно, будто кто-то отнял у меня этого ребенка, решил, что я его не заслужила. Обиженная боль распирает меня и мне становится тесно в моих шмотках. Повинуясь внезапному порыву, скидываю все и принимаюсь с мучительной внимательностью рассматривать себя в зеркале, голую. Горестно щупаю живот, в котором, как оказалось, так никто и не поселился. А и правда — живот кажется мне худым, чересчур плоским и слишком неуютным. Я бы тоже не стала заводиться там.
Щупаю живот и повторяю:
«Урод… проклятый… даже этого не смог… ничего не смог по-человечески…»
В отчаянии тискаю свое тело. Едва-едва удерживаюсь, чтобы не разорвать на шее цепочку, не выбросить золотое колье с бриллиантом — давнишний, единственный его подарок, который теперь кажется мне столь незначительным.
Замечаю, что уже совсем темно и, напялив спальную футболку, заваливаюсь спать. Но спать не получается, а получается плакать дальше, скрючиваясь и извиваясь в постели, словно от колик, пока подушка окончательно не прокисает от слез.
Потом, нарыдавшись вдоволь и поменяв наволочку, спокойно объявляю отражению в зеркале, предварительно додумав ему серые глаза, взъерошенные волосы и волчий взгляд а ля «че надо?»:
— Ниче не надо. Я не беременна от тебя. У нас с тобой не будет ребенка. И ничего мне от тебя не надо. Не надо!!!
Лицо в зеркале — мое, не его (его нет тут со мной) — искажается, и я реву опять.
Новая истерика шквалом выливает на меня ведро сопливых слез, и я сползаю на пол. Даже не иду никуда ни за какими там салфетками или стаканом воды. Просто медленно, гулко и ритмично бьюсь затылком в стену, вою и рыдаю. Не помню, как засыпаю, но когда просыпаюсь, у меня от валяния на полу болит задница и ломит в пояснице, от соплей распух нос, от рыданий першит в горле, а веки тоже опухли, и глаза от слез сделались красные и мутные.
Можно ли потерять то, чего никогда не имела? По-видимому, можно. Даже хочется поскорбеть над потерей, поносить траур. Это полезно для психики и помогает отпустить. Забыть.
Что бы ни случилось — наступает «завтра».
Завтра суббота и я еду к маме. Больше мне ехать некуда: у Каро семья, у Рози — постоянный мужчина и дела, а к отцу приезжать без приглашения всегда было немного неудобно.
У мамы наверстываю упущенное: Лилле на сей раз прихватываю не белый, а «розе», к нему — персиковый тоник под многообещающим названием «уайт пич», беру чернику, нектарины, мяту — вот и вся моя доморощенная терапия.
Еще вчера мне казалось, что на сей раз я готова, абсолютно готова к долгожданному таинству материнства и что дело за малым. Сегодня же «мой» ребенок, не случившийся в который раз, становится мне на удивление безразличен. Мне предстоит залатывать прорехи в себе, и я теперь понимаю, насколько сокрушающим приходит очередное потрясение, насколько мучительно оправляюсь я от него.
«Не залетела — значит, не судьба» — решаю отчего-то. «И не бывать. И больше мне таких соплей не надо».
ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ Рикки