В понедельник встаю поздно и уматываю на работу, не успев даже выгулять его. Рикки остается один, только тянет вслед за мной черноглазую мордочку, и я едва не прищемляю его любопытный нос в дверях. Это очень трогательно, когда тебя так провожают — решаю в перерыв заскочить домой и погулять с псом.
Заскочить в перерыв, понятно, не получается. К тому же у меня на работе такой аврал, что я, каюсь, вообще забываю о Рикки. Вспоминаю лишь, когда под вечер возвращаюсь домой и, выходя из лифта, слышу его лай.
Поскорее открываю к себе дверь — и мне тут же хочется снова ее закрыть. Дело даже не в отчетливом запахе собачьих экскрементов, которыми разит из моей квартиры. Пока меня не было дома, он, этот… это чучело в буквальном смысле перевернуло все вверх дном. На полу валяются мои грязные шмотки вместе с перевернутой корзиной для белья, местами обжеванная обувь, несколько книг, изгрызенных в клочья, посуда, вероятно, некогда грязная, но теперь вылизанная дочиста, фрагменты содержимого мусорного ведра, полотенца, еще какая-то мелочевка. В зубах у Рикки, безудержно виляющего не только хвостом, но и всей задницей, торчит мой грязный носок.
Клянусь, будь я более слабонервной — хлопнулась бы в обморок, сбежала бы или просто принялась рыдать. Но я говорю себе, что этот бардак — ничто по сравнению с бардаками, которые мне доводилось видеть на работе. Вон, один Бланкенбург чего стоил.
Берусь за то, что просто и очевидно кажется мне наиболее срочным: собираю собачьи какашки повсюду, где мне удается их найти, отмываю паркет, мысленно радуясь, что так его и не поменяла, цепляю Рикки на поводок, на котором он, к слову сказать, тянет, как черт, и тащу гулять. По возвращении с прогулки у меня с непривычки отваливаются руки, но я и тут запрещаю себе скулить. Даю вечерний корм псу, а соображенный наскоро ужин — себе и потом только принимаюсь разбирать завалы, которые нагромоздил мой новоявленный питомец. Перед сном снова вывожу его.
На следующее утро, то есть, сегодня, я не игнорю первый будильник, тащу Рикки гулять перед работой, закрываю все двери, кроме балконной, а в комнате, которую тоже стараюсь максимально забаррикадировать, прокладываю что-то вроде коридора, по которому по моему замыслу пес должен будет самостоятельно выходить на балкон. Этот его выход на балкон мы с ним тренировали вчера и сейчас мне очень хочется, чтобы в мое отсутствие все получилось.
После обеда мне на работу звонит чей-то неизвестный номер. Оказывается, это мое домоуправление. Меня ставят в известность о том, что держать собак в квартире можно было только, согласовав предварительно с ними и что, кроме того, моя собака вот уже два часа беспрерывно лает на балконе.
Сославшись на ЧП на одной из строек, мчусь домой. Баррикады в комнате опрокинуты, извлечены неизвестно откуда самые неожиданные предметы, такие, как стародавние окурки, должно быть, еще времен Рика, причем я, убей, не помню, чтобы он когда-нибудь где-нибудь их бросал. Экскрементов меньше, чем вчера, что, однако, не означает, что их нет совсем, а Рикки, который пару секунд тому назад действительно громко лаял, обалдев от радости, несется ко мне с балкона.
Соображаю, что долго так не протяну, но сдаваться без боя тоже не намерена. Бросаю бредовую идею с балконом и назавтра приезжаю домой в обед — погулять с собакой.
Помимо того, что Рикки до моего прихода снова лаял без передышки и снова устроил бардак в квартире, у меня на двери приклеена записка, в которой говорится, что, если я не прекращу несанкционированно держать в квартире собаку, на меня найдут управу. Кажется, под этой лаконичной и неанонимной угрозой подписался весь подъезд. На работу я в этот день больше не возвращаюсь.
После обеда заскакивает Эрни, которому после уроков удается улизнуть из-под домашнего ареста, и уводит Рикки погулять. Отец вычисляет, что брат у меня и приходит в ярость, решив, что это я подбила его к непослушанию. Эрни объявляют, чтоб немедленно дул домой, грозясь в противном случае пригнать эвакуатор в лице сестрицы Паулы, которой папа, вот прям как чувствовал, недавно подарил машину.
Вечером домоуправление проводит видеоконференцию среди жильцов нашего подъезда. Подключаются и жильцы соседних подъездов. Придумываю Рикки душераздирающую историю. Чуть ли не пускаю слезу, «вспоминая» то, что мне якобы рассказали в приюте о его тяжелой жизни в Венгрии. Мне удается выдавить слезы и кое-у-кого из наиболее нелишенных любви к животным соседей, а у домоуправления выпросить что-то вроде отсрочки.