Еще какое-то время у меня в ушах звенит вердиктом:
«Кати… Ка-ти…»
— Кто вообще придумал, что меня звать Кати? — наездливо спрашиваю у чистильного ершика, слезая с табуретки.
Надуваю щеки.
— Властолюбица Кати, — грузно и мощно трублю своему отражению в зеркале, вооружившись ершиком на манер колючего скипетра, а тряпкой, собранной в комок, потрясаю, как грязной, пыльной державой.
— Катарина Не-Знаю-Какая.
Русская императрица ведь немка была. Только во мне, раскрасневшейся, растрепанной, с опухшими от нотаций ушами нет и сотой доли ее дородной величественности.
— Просвещенный абсолютизм… — поясняю сама себе, поковырявшись в памяти. — Катарина-ди-Гроссе и Старый Фриц…
Смешно мне от этого, от собственного вида и голоса, от всей этой нелепицы. Ко мне подскакивает собака и в зубах у нее тоже ершик, только унитазный. Смешно настолько, что тут же хочется, чтоб меня, нас обоих кое-кто увидел. Хочу, чтоб мне немедленно позвонил… Рик — поугораем вместе. Хочу, думаю. Такова моя императорская воля.
А еще при мыслях о просвещенном абсолютизме мне хочется поехать с ним в Потсдам, в замок Сан-Суси. Сейчас он, наверно, закрыт, но там и в парке неплохо, даже зимой.
Jeder soll nach seiner Façon selig werden.
Пусть каждый своим способом обретет блаженство, говаривал Старый Фриц, так и не сделавший детей своей супруге. По-своему, как может.
Рик, если б в твоем обществе я контролировала свои поступки и слова, то сейчас непременно позвонила и сказала бы тебе об этом. Но Каро права — с тобой я ничего не контролирую, потому и никогда-никогда больше не буду ни встречаться с тобой, ни звонить. Такова моя императорская воля.
И мне не надо власти. И никогда не надо было.
Сан-Суси значит «без забот». Правильно, мне следует их избегать, теперь я это знаю. Кроме того, край как надо вывести Рикки — совсем одурел, вон, в четырех стенах. Нет, в Сан-Суси я только ради этого не поеду — у нас в Берлине мест предостаточно.
— Привет, Илья, — звоню д-ру Арсеньеву, который не выносит, когда его зовут «Илюха». — Как ты?.. Да я тоже нормально. Собаку прогулять хочешь?
— Не хочу, — говорит Арсеньев.
— А, ну тогда — не поехали в Шарлоттенбург.
— Почему это сразу «не поехали»? — удивляется он. — Поехали, конечно.
— Сам сказал…
— Сказал. Но Шарлоттенбург я люблю и от меня это близко, так что поеду. Да и с тобой увидеться…
Не назовешь это попыткой флирта. По-моему, врачи — чуваки самонадеянные, искренне уверенные в собственной неотразимости и в том, что любая сочтет за честь быть замеченной ими. А он, этот молоденький симпатяга, у себя в больнице, небось, уже успел вкусить прелести сохнущего по нему женского коллектива.
Как бы там ни было — решаю, что мне, скорее, нравится, чем не нравится его прямодушие.
Через полчаса мы с Рикки совершаем поистине изнурительную одиссею на метро, где успеваем поругаться дежурно сразу с несколькими людьми и крупно — с одним (в случае этого одного я начинаю сомневаться, а не прав ли мой пес и не стоит ли меня от него спасать). Тяжело Рикки в тесноте закрытого пространства. Народу — туча, да еще лаять не дают. Только гавкнет — сразу цепляются всякие, как тот козлина, орать начинают. А он тогда лишь громче и злее гавкает.
Встречаемся с Арсеньевым возле замка Шарлоттенбург и двигаем в дворцовый парк в стиле барокко, даже в это время года красивый и всегда открытый для всех. Как по мне, Шарлоттенбург ни в чем не уступает Сан-Суси.
Сейчас все же холодно, а деревья на почетном расстоянии от идеально подстриженных газонов — суть олицетворение голой унылости. Но в общем погода благоприятствует нашей вылазке, которая из-за отсутствия какой-либо цели превращается во многочасовую.
Мой спутник напрочь лишен склонности к любованию природой, мавзолеями и достопримечательностями, не сетует, что из-за несезона и пандемии сейчас не цветут, а сохнут-мерзнут роскошные цветники и клумбы, и вообще, не рассуждает на отвлеченные темы. Довольно скоро я определяю в Арсеньеве категоричного прагматика. В нем, как ни странно, привлекают именно его резвость и резковатость да так, что даже молодость его не мешает, а подзадоривает. Точнее, с таким характером он кажется мне старше своих лет. Более зрелым, во всяком случае.