Молчим, пока не «довожу» его до дома.
Меня знобит, и я тихонько думаю, что… да на черта мне все это надо, это выламывание мозгов да выдирание сердца. Эта… любовь, будь она неладна. Ну пропустили когда-то в самом начале, ну не вышло — теперь, вот, маемся, не знаем, что нам еще друг от друга нужно. Вроде мне показалось, проснулось что-то, но он, кажется, в упор не догоняет. Или просто поздно?..
Озноб мой не прекращается — может, от кого из врачей корону подхватила?..
Или застудилась на ледяных процедурах, которыми меня пытал… эм-м-м, лечил физиотерапевт.
В тот вечер я метаюсь по койке, что не столь приятно и драматично-романтично, сколь выглядит в мелодрамах, если у тебя серьезно уже болит сломанная нога и тебя не только сняли с обезболивающего, но и растравливают боль жесткучей физиотерапией.
Меня рвет в разные стороны, тянет то туда, то сюда. То я люблю его, хочу жалеть до боли, всю боль его и страдания перенять на себя, хочу любить и чувствовать его каждой клеткой своего изголодавшегося, ноющего тела, то… смеюсь над собой. Ведь как несвоевременны мои желания и чувства. Ведь мы пропустили, перепрыгнули через все это когда-то — откуда же им взяться, чувствам у него?.. Ведь у него все просто: защитить надо — защищу, захотелось трахнуть — трахну. Помню, готовить мне пытался, кормить. На лыжи раз свозил, сулил свозить в круиз. Дарил духи и брюлик. И… все. Не научили его романтике. Я не научила. Но не в романтике дело.
Итак, что детей ему от меня «не видать» — на это он давно забил. Другую себе для этого нашел. До этих моих переломов он, если хотел меня видеть, то видел — и сразу трахал. Теперь трахать он меня не может, но все-таки звонит. Зачем? По-дружески. Чтоб мне не скучно было тут отлеживаться. И чтоб ему не скучно было идти домой.
А ты что думала — влюбился по-настоящему? Любит?.. Из-под колес грузовика вытащил, значит, любит?..
Если б любил, думаю, разве давно не сказал бы? Или, может, боится.
Чтобы бояться любить, бояться вслух говорить о любви — отчего-то мне кажется, что он не из таких. Значит, если до сих пор не сказал… Ох-х…
Ворочаюсь, мыкаюсь на своей койке… уже давно за полночь, а я все ворочаюсь. Это не только больно — я и движений своих не контролирую и ненароком давлю на звонок «сестра». Ко мне приходит медсестра в наспех надвинутой маске, справляется, не дать ли обезболивающее, но я отказываюсь и извиняюсь, мол, задела. Недовольно бурча, она уходит.
А я?.. — думаю, разве я боюсь говорить, что люблю? С Михой совсем не боялась. Не помню, говорили мы с ним друг другу, что любим. По-моему, как-то подразумевали. А тут спираль какая-то получается: Рик не говорит — значит, не любит. Тогда и я не должна. Ведь я думала, что тех, кто меня не любит, я быстро забываю.
В мозгу недовольно копошатся слова мамы: «не можешь забыть… забыть его не можешь…» — выходит, я давно его люблю? Здрассте, приехали. И почему, думаю, сама ему не говорила? Что за старомодность такая — от него признания ждать? Ну и что, если первая… Он, разве, не заслуживает?..
«Ты создан для любви»… — да уж, как же.
Да не болтают мужики об этом, ворчу сама себе недовольно. Этот тем более не будет. А если ему, наоборот, начнут заливать, он, вон, как вчера — насчет неудавшегося залета — хохотнет — бывает, мол. А ты сидишь, как оплеванная — и правильно. Нечего. Не всем слушать серенады. Да и не залог они семейного счастья, серенады эти.
Тогда почему бы просто не взять и не спросить его, чтоб раз и навсегда выяснить.
Казалось бы, чего проще:
«Рик, скажи по чесноку: ты меня любишь?..»
От одной мысли о том, как спрашиваю и о том, как он отвечает, становится смешно, слезливо и страшно. И откуда только взялась во мне эта бабская боязнь услышать «нет»?..
Засыпаю лишь под утро изъеденная, искусанная, изгрызенная этими мыслями, измученная болью и неудовлетворенностью и изголодавшаяся по его ласкам в словах и в действиях.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ-3 Семидневка на расстоянии. День шесть-семь
Шесть.
«Встречаю» его хмурая и невыспавшаяся, заранее предвкушая с его стороны какую-нибудь пошлость или матерную грубость. Напоминаю себе то свое состояние перед вторым, вернее, третьим разрывом, когда он меня издергал, измучил и элементарно достал. Наверно, каждому из наших с ним кругов… или эллипсов суждено замыкаться на этом.
Еще замечаю, что сегодня он снова чуть более, чем просто «хорошенький» и злюсь, что он и не думал «не пить», как я его просила. Просто это — часть его вечернего ритуала. И я, и разговор со мной — часть этого ритуала тоже.