У нас ним недо-любовь — у них все серьезно. У нас воздушные замки да карточные домики, у них — массив. Автоклавный газобетон, отлично теплоизолирующий. Фотовольтаика на крыше. Ведь когда надо, в Берлине тоже светит солнце — так пусть освещает и их молодое счастье. Семейное счастье.
Вон он и ездил каждый день на стройку — смотреть, как оно растет, это счастье. А после стройки, должно быть, чтоб заглушить некую фальшивую виноватость, бухал по-черному на Котти. Или еще где-нибудь — что, у нас в Берлине больше и выпить негде?..
«Не стоило» — говорю — не ему, а себе — и только. «Это того не стоило».
И поражаюсь самой себе — насколько правильно сделала, что так и не спросила его тогда про любовь и не открывала дверь недавно, насколько права была, когда сказала Каро, что не про меня его хорошесть.
Глоссарик
zwischen den Jahren — дословно: «между годами», на самом деле между праздниками: период времени между католическим Рождеством и Новым Годом
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ И ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ На юга или Согласно плану эвакуации
У нас март. Потепление, а с ним и новая волна микробов — уже больше не ковидных, вернее, не только. В пришествии микробов проявляется приход весны, но на фоне всеобщего возвращения в нормальный режим жизни никто особо из-за этого не расстраивается.
А я будто не могу дождаться лета: уезжаю уже сейчас. Меня как будто пнуло что-то.
Улетаю в Тель-Авив, но не прямиком. Сначала… да-да: в Милан. Сто лет никуда не летала, думаю, как если бы могла разучиться. Все эти годы сидела на пятой точке, а сейчас у нас закрывают-таки старенький Шёнефельд. Теперь у нас все летает из нового аэропорта Берлин-Бранденбург, который строили так долго, что его даже с моим Бланкенбургом не сравнить. Все наши стройки, даже самые «вопиющие», отдыхали рядом с этим мега-проектом. А потому что строительство длилось так долго и столько всего там было, что про аэропорт этот мы, берлинцы, неизменно говорим: «Wir wollen nicht darüber reden». Не хотим говорить о нем, мол. Открытие его пришлось, увы, на первый год ковида.
До Бранденбурга добираюсь на ICE — вернее, сейчас я пока еще в Берлине.
Стоим на главном. Здесь очень душно, как будто сегодня на всей территории вокзала накрылся кондиционер.
Мне скучно. Пробую читать — не читается, работать тоже неохота. Вообще, не хочется прикасаться к каким-либо девайсам.
Смотрю из окна, в котором мне показывают обычное вокзальное кино бесплатно — но и без озвучки. Вон, пожилой мужчина двумя пластиковыми мешками подбирает еду из мусорных урн, вытаскивает из коробки кусок пиццы и старательно завертывает в пакет. Рядом девушка в бейсболке ест пластиковой вилкой жареную лапшу из картонной коробки, взгляд — вдаль. На соседней лавочке о чем-то оживленно беседуют две подруги, одна в трениках и кроссах, другая — в длинном платье и тоже в кроссах, но «шпильками» — эта вытирает глаза и мне не видно, плачет, смеется или просто макияж у нее потек, потому что тут так невыносимо жарко. На лавочке с ними рядом сидит пожилой мужчина в деловом костюме с небольшим чемоданчиком в ногах. На вид он старше того, что обходит мусорки. Деловой мужчина ждет поезда, а сам отдыхает, прикрыв глаза. Тут же стоит солдат бундесвера, весь в камуфляже и с заплечным мешком, и что-то оживленно говорит своему сотовому, оттопырив его от себя.
Вздыхаю, зачем-то проверяю в телефоне рейс — выезжала ужасно рано, когда времени еще было ужасно много, но из-за косяка с ICE теперь, кажется, запаздываю.
Отвечаю на пару сообщений маме — она переживает, как я, зачем поехала на поезде и нельзя, разве, было взять такси.
нормально — отвечаю.
Жарковато сидеть тут, душиться в маске. Скоро в Берлине отменят масочный режим в транспорте, но я этого, увы, не застану.
Неделю назад, когда едва только вылезло солнце, было так свежо и ветрено.
Все свои годы, прожитые в Берлине, то есть, всю свою сознательную жизнь кружилась я в этом ветре, хлебала свежий воздух. Берлинский воздух, пронзительно-прохладный, совсем как одноименный мятный ликер Berliner Luft. Здесь, в духоте вагона мне не хватает сквозняка. Уверена, там, куда я еду, мне его тоже будет не хватать.
Мы повстречались с ним неделю назад.
В тот день потеплело, поднялся ветер, и все равно — я не ждала нашей встречи.
С недавних пор мне можно передвигаться без костыля и даже, как заверил врач, «снова» потихоньку начинать заниматься спортом. Мне стало приятно: врач решил, будто до перелома я тоже им занималась. Чтобы не портить приятного ни ему, ни себе, я произнесла удовлетворенно: «Наконец-то» — а на лице изобразила радость.