Но ведь я возвращаюсь. К Володьке. Ко всем.
Конечно, если бы сделать, чтобы никакие ветры, никакие годы не разделяли друзей! Если бы время не отнимало у человека детство... А может быть, это можно сделать? Если очень постараться?
- Если постараться, всего добьешься. Да, Володька? - спросил я.
- Нет, - сказал он, даже не обернувшись. - Не всего.
- Почему?
- Нипочему. Не всего, вот и все.
- Например? - начал я раздражаться.
- Например, попробуй загнать муху в мыльный пузырь, и чтобы он не лопнул.
Я обиделся, но он даже не заметил. Потом я перестал обижаться, и мы купались, пока не перемерзли до крупной дрожи. Тогда мы пошли домой.
Я насвистывал сигнал, который запомнился мне во сне: "Та-а-та-та та-та-а..."
- Это ты "Исполнение" свистишь? - вдруг спросил Володька.
- Что?
- Ну, сигнал. Я же знаю. Я два раза в лагере горнистом был. Это сигнал "Все исполняйте".
И он просвистел так же, как я, пять протяжных нот.
- Выдумываешь все, - проворчал я.
- Пойдем напрямик, через парк, - сказал Володька.
- А куда ты идешь? Вон где ворота!
Он вздохнул, удивляясь моей недогадливости. Отодвинул в заборе доску и показал: "Лезь".
По ту сторону забора, на опрокинутой мусорной урне, сидел рыжий котенок с удивительно знакомой мордой.
- Что-то знакомая личность, - сказал я.
- Это же Митька. Мы его в беседке нашли. Кормим по очереди. А он привык и за нами бегает, за всеми ребятами... Ну, опять сбежал из дома, разбойник!
Митька беззвучно мяукнул. Володька сгреб его и сунул под майку.
- Сиди тихо!
Я свернул на дорожку, но Володька сказал:
- Куда ты? Пойдем прямо.
Он дал мне ладошку и повел через высокую траву и кусты шиповника.
- И как ты ухитряешься не исцарапаться? - спросил я.
- Пфе, - сказал он. И шлепнул по животу, чтобы рыжий разбойник Митька сидел спокойно.
В НОЧЬ БОЛЬШОГО ПРИЛИВА
1
Я не виноват, я не хотел этого. Я убеждал себя, что непростительно забивать голову сказками. Говорил себе: "Ты взрослый человек, у тебя серьезная работа. Думай о ней". И думал о работе. Целыми днями. Но по утрам, сам того не желая, пытался собрать в памяти обрывки сновидений.
Нет, Северо-Подольская крепость мне больше не снилась. Снился залив под желтым закатом и зализанный ветрами песчаный плоский берег. На берегу стояли каменные арки, а под ними висели сигнальные колокола - разных размеров. Заметно было, что колокола заброшены: у многих не было языков. Из песка торчали высокие травинки, и ветер пригибал их.
Еще я видел солнечные, но совершенно пустые улицы незнакомого города. А еще - внутренность круглых крепостных башен. По вогнутым стенам вились полуразбитые каменные лестницы. В узкие окна били пыльные полуденные лучи. Из поржавевших железных скоб срывались и падали погасшие факелы.
...Тех двоих я ни разу больше не видел. Но на берегу на пустых улицах, на стертых ступенях лестниц я чувствовал: они только что были здесь. Я даже пытался найти, догнать их. И знал, что еще чуть-чуть - и догоню. Но не мог. И было очень горько. Я в этих снах был мальчишкой и не стеснялся плакать...
Нелепо тосковать по людям, которых никогда не было, которые однажды просто приснились. Но я тосковал по Валерке и Братику.
И ведь никому не расскажешь! Разве что Володьке. Но Володька - он разный. Иногда ласковый, тихий и все понимает. А иногда вдруг станет вредным таким и насмешливым. И не поймешь отчего...
И все же Володька был единственным человеком, который меня мог бы понять.
2
Мы с ним познакомились три года назад.
Я перепечатывал на машинке статью для журнала "Театральная жизнь". Печатал я тогда плохо, работа надоела, я лениво давил на клавиши. В это время постучали.
Я неласково сказал: "Войдите".
На пороге возникло лохматое, но симпатичное существо ростом чуть повыше спинки стула. С тонкой шеей, оттопыренными ушами и глазищами цвета густого чая. Одето оно было в мальчишечью школьную форму, крайне для него большую.
- Это вы все время тюкаете? - строго спросил гость.
- Что значит "тюкаете"? - слегка обиделся я.
Не отводя внимательного взгляда, мальчишка объяснил:
- Я внизу живу. А наверху каждый день: тюк да тюк, тюк да тюк. Будто клюет кто-то...
- Это машинка стучит, - объяснил я. - Печатаю. Работа такая. А что, мешаю?
- Да нет, тюкайте, - великодушно разрешил гость и добавил: - Просто интересно. А вы кем работаете?
- Я зав литературной частью. Проще говоря, литературный директор.
Что-то вроде уважения мелькнуло у мальчишки в глазах. Он попытался незаметно подтянуть штаны и спросил:
- В какой школе?
- Почему в школе?..
- В нашей школе исторический директор, - объяснил гость. - Он пятиклассников истории учит. У Витьки - ботаническая директорша. А вы в какой школе? Вы литературу преподаете?
Слово "преподаете" он произнес с солидностью человека, уже посвященного в премудрости школьной жизни.
Я сообщил, что работаю не в школе, а в Театре юного зрителя, отвечаю за то, как написаны пьесы.
- У-у... - сказал он. - А я думал, что в театре все люди артисты.
Я терпеливо объяснил, что в театрах много работников с разными профессиями.
- Но артисты все же самые главные? - спросил он. - Или вы главнее?
Набравшись нахальства, я сказал, что главнее: артистов много, а я один.
Он кивнул, помолчал и задал новый вопрос:
- А вы были артистом? Или сразу стали директором?
- Был.
- А кто главнее: литературный директор или знаменитый народный артист?
"Вот зануда", - подумал я и ответил, что народный, пожалуй, главнее.
- А вы почему не стали народным? - поинтересовался он, глядя ясными янтарными глазами.
"Иди ты знаешь куда..." - чуть не сказал я и мрачно признался:
- Не получилось.
- Бывает, - посочувствовал он.
- Просто мне расхотелось играть, - заступился я за себя. - Я решил сам писать пьесы.
- Получается? - серьезно спросил мальчишка.
- Получается, - соврал я.
Он вежливо сделал вид, что поверил. Опять кивнул и посмотрел на машинку.
- А как вы печатаете?
- Проходи, - сказал я. - Что за разговор у порога... Тебя как зовут?
Он сообщил, что зовут его Володькой, скинул у дверей полуботинки и, бултыхаясь в своей форме, как одинокая горошина в кульке, подошел к столу. Забрался с ногами в мое кресло. Оглянулся на меня: