И хотя я имя Твоё с утра
призываю, и с Ним погружаюсь в сон,
но похлёбку варит моя сестра,
и в пустых полях высевает лён.
И когда в лугах, на полях, в лесах
голубые звёзды начнут цвести,
я шепну с надеждой: «Смотри, Исав,
как Иаков тебе говорит: „Прости!“»
2
Настеньке
Задыхаясь, солнце во тьму спешит,
нет земных морщин на его лице.
А под ним колхидский цветёт самшит
высоко в горах, на реке Цеце.
Было время плакать и время петь,
было время ночи — но вспыхнул свет.
А вода, огонь, серебро и медь —
это тлен и прах, суета сует.
Знаю, слово мудрого — гвоздь, игла,
ты к сухому дереву пригвождён.
потому что смертная тень легла
на любого, кто от жены рождён.
Как же ты нам близок, Экклезиаст,
ибо мы забыли давно о Том,
Кто придёт и руку тебе подаст,
Кто шеол и смерть победит Крестом.
Наступает, видимо, время «икс».
Ходит вечность в вывернутой дохе.
И идёт форель по реке Курджипс,
чтобы в сеть попасть на реке Пшехе.
* * *
дочери Маше
Пережитки быта небогатого —
деревянных домиков уют…
Голуби на улочках Саратова
крошки хлеба чёрствого клюют.
Полон воздух запахами пьяными:
месяц май взошёл на пьедестал.
Праздник любования каштанами,
словно день прозрения, настал.
В книге жизни сбита рубрикация…
Что осталось? Только ночь и день,
жёлтая и белая акация,
белая и сизая сирень.
Пьёт японец крепкий чай без сахара,
скучный, как роман Эжена Сю,
и цветёт классическая сакура
где-то там, на острове Хонсю.
* * *
дочери Лене
…умирает осень, от ветра скрипит калитка,
и цветёт на клумбе последняя маргаритка,
и висит на ветке яблочко с червячком,
повернувшись к солнцу мёрзлым своим бочком.
Облака плывут, похожие на овечек.
Появился в мире маленький человечек.
Дома ждут младенца глаженые пелёнки,
пузырёк зелёнки, и Лик именной иконки,
и в углу лампадка, и маленькая кроватка,
и грядущей жизни тайнопись и загадка…
* * *
Саше Лобычеву
Болит у тополя голова —
он будет листвой шуметь…
И если всё же мои слова
не олово и не медь,
и если вправду мои стихи —
признанье моей вины,
и если будут мои грехи
действительно прощены,
то, значит, в будущем стану я
потоком, текущим с гор,
поскольку всё-таки жизнь моя
не только словесный сор.
Когда-нибудь — ты меня прости —
я снова к тебе приду,
я буду в зарослях слов цвести,
как роза в чужом саду,
я буду новые песни петь
некстати и невпопад,
и буду в воздухе я висеть,
как ангел и водопад…
* * *
В конце семидесятых,
В объятиях зимы,
Скатёрку — всю в заплатах —
На стол стелили мы.
И, отутюжив блузку,
Закрыв на ключ альков,
Готовили закуску
Из плавленых сырков.
Да, был сюжет альковный
Искусно утаён…
Зато салат морковный
И торт «Наполеон»
Стол украшали бедный —
И я, тебя обняв,
Ждала, что нам целебный
Поможет чай из трав.
А снег летел и таял
В пространстве за окном,
И ты пластинку ставил,
Где пелась песнь о том,
Что всё на свете минет —
И мука, и любовь,
Что друг тебя покинет,
Что кровь твоя остынет,
Твоя остынет кровь.
Пел трагик, вторил — комик,
Огонь свечи дрожал.
А на скамейке томик
Тарковского лежал.
