— А я и не играла себя. Я придумала такую рафинированную одесситку, вдову антиквара… Трудность состояла в том, что если у меня была сцена с Ниной Руслановой, то снимали быстро, а если с непрофессионалом, то меня снимали три минуты, а мою партнершу, которая первый раз в жизни стояла перед камерой, — часа четыре. И все это время я должна была ей подыгрывать! Мне это малоинтересно, но это нужно Кире, потому что из-за этого у нее возникает уникальный, ни на кого не похожий киноязык, передающий нелепую провинциальную жизнь, где все — недотепы.
— А как насчет одесского юмора?
— Со мной снимался Микки, мой пекинес, про которого постоянно спрашивали: это кошка или собака? А одна спросила: «Что это за порода?» — «Пекинес». — «Из Пекина? Надо же: китаец, а глаза русские!» Или, например, я пошла в гости, вошла во двор, где лежало много кошек, дворничиха подметала асфальт, осторожно их приподнимая. Увидев меня, она сказала: «Ну шо вы сюда пришли с собакой! Здесь кошки отдыхают!»
— Народ в Одессе спокойный?
— Спокойный и очень доброжелательный. Абсолютно русский город. В смысле — не украинский и не татарский. Кто еврей, кто русский — совершенно непонятно. У всех легкий налет акцента, интонации вверх.
— Вам не скучно было ходить по городу одной?
— Ой, нет! Это такое счастье! У меня была очень хорошая, тихая квартира. Кстати, в Одессе очень забавные дворы — в них по-прежнему заходят уличные торговцы. Однажды с художником картины мы зашли в какой-то двор — искали натуру. К нам моментально обратились: «А ремонт будет?! А воду дадут?!» То есть сразу возникло общение. В Москве-то я редко разговариваю с незнакомыми, а там очень даже разговаривала.
— Просто — за жизнь?
— За жизнь, за жизнь. Меня спрашивали, я спрашивала. Мало кто меня узнавал. К моему пекинесу почти каждый день ходил ветеринар. В самый последний раз он сказал: «Знаете, я гут посмотрел в Интернете — вы, оказывается, в стольких фильмах снялись, а я думал — только в “Служили два товарища”!» Или в магазине, куда я ходила целый месяц, продавщица говорит: «Вот чувствую, что вы актриса, но никак не могу вспомнить фамилию! Актриса?» — «Да нет, ошиблись». Она так и не вспомнила. И это приятно.
— Но почему приятно?!
— Это значит, что я действительно играю не себя, а разные образы. Тут я показала мужу свое фото из фильма, он говорит: «Я бы тебя не узнал!» Кто-то увидит этот фильм, а потом меня без грима — и тоже подумает: «Есть в ней что-то актерское. Но что?..»
— Простите, Алла Сергеевна, а как вы вообще относитесь к людям?
— Я страдаю от общений. Общения человеческие мне не нужны. Я от этого устаю. Будь моя воля — я жила бы в скиту, занималась бы цветами, ходила бы за грибами, у меня были бы животные, я слушала бы музыку, читала то, что хочу. Я одновременно могу читать несколько книг. И иногда, очень редко, ну если бы уж очень мне захотелось, ходила бы в гости.
Я много потеряла в своей жизни. Я не прощаю предательств. В этом смысле я человек резкий и рву без предупреждений. Ведь человек совершает предательство сознательно. Стечение ли это каких-то обстоятельств или оправданный шаг — для меня никогда не имело значения. Я долго могу терпеть, но потом все рвется…
КОМПЛЕКС АНГЕЛОПУЛОСА
Я ненавижу магазины — и большие, и маленькие. Но за границей из-за моей страсти открывать новую жизнь я всегда ходила по базарчикам, антикварным магазинчикам; так как денег было мало, а покупать я очень люблю, то и покупала я какие-то мелочи. И так постепенно моя нынешняя квартира превратилась в какой-то «матросский сундучок», набитый мелкими-мелкими вещами, дорогими сердцу. Переезжать мне сейчас — нереально. Расстаться с этими вещами — не могу. Но иногда я думаю: кому это оставить? Кто будет разбираться в этих любимых мелочах, которые вызывают у меня сложные, многоступенчатые ассоциации? У Володи, например, хранится в письменном столе окаменелый кусочек сахара, который для него очень много значит. Он, наверное, может роман написать по этому поводу. А на шкафу у него пылится плюшевый медведь, который старше его. Его купили, чтобы встретить рождение Володи. И куда эти вещи денутся после жизни хозяев?..
Но теперь я все меньше и меньше обращаю внимание на вещи. Ведь ко всему привыкаешь, многое перестаешь замечать, даже картины. Поэтому я их очень часто перевешиваю — чтобы видеть. Иногда меня спрашивают: «Где такая-то картина?» Я отвечаю: «Не знаю». А она висит у меня перед глазами.