— Но ты что-либо чувствуешь? — допытывался он. — У других женщин бывают недомогания.
Валя с недоумением покачала головой. Ее не тошнит, она не потеряла аппетита, сон ее хорош, голова не кружится — в общем, все, как было раньше, даже лучше, чем раньше. Вот почему она проглядела, что случилось.
Он спросил:
— Что ты собираешься делать?
— Что ты решишь, то я и сделаю.
— Допустим, я предложу рожать. Ты согласишься?
Валя повернула к нему вспыхнувшее лицо, в глазах ее заблестели слезы.
— Конечно, Митенька! Неужели ты думал, что я откажусь?
Он продолжал, досадуя и удивляясь, что она не разбирается в простых вещах.
— Значит, ты хочешь ребенка? Молоденькая мать без квартиры, без положения, с мужем, которому ребенок так чудесно поможет заниматься? Ты мечтаешь об этом счастье? У тебя не хватает времени подождать года два-три?
Она опустила голову.
— Митенька, я могу подождать… Но раз он уже появился…
— Он еще не появился! Мы вскоре даже не вспомним, что он мог появиться. Дети нужны, когда они нужны. У нас пока свои заботы — работать, закончить образование, получить квартиру… До детей очередь дойдет. Без детей мы не останемся.
Она с трудом сдерживала слезы.
Он целовал ее, поцелуи действовали на нее сильнее, чем уговоры — она успокоилась. Они условились, что завтра же Валя запишется в очередь на операцию. На немедленной записи настаивал Дмитрий, он слышал, что мест в палате всего два, а женщин много, сразу никого не кладут на стол.
— Конечно, это неприятно, — говорил он. — Но ведь все женщины проходят через это, такова ваша природа. Впрочем, может, ты здорова, это надо выяснить.
Прошло, однако, еще с неделю, прежде чем Валя попала на врачебный прием — то сама опаздывала, то врач раньше времени уходил. В один из вечеров она пришла такая замученная, что Дмитрий перепугался.
— Говори скорей, — потребовал он, помогая раздеться. — Нашли беременность?
Она заплакала, опустив голову на руки.
— У меня больше двенадцати недель, Митя. По закону мне нельзя уже прерывать беременность.
Тогда он рассвирепел. Он бегал по комнате, упрекал и негодовал. Пусть она не лжет, она не проглядела, невозможно проглядеть трехмесячную беременность! Она хотела поставить его перед свершившимся фактом, вот как это называется! Она врала, чтоб связать его. Дура, дура, зачем тебе это нужно, разве и так я не связан, разве я собираюсь бежать от тебя?
Валя, помертвев, смотрела на него округленными глазами.
— Митенька, не надо, не надо же! Я не виновата, послушай меня!
Он не хотел слушать, продолжал браниться. Она губит их будущее, ничего ей не жалко, ничего не дорого! Как он ошибся, что поверил в ее чувства, нет у нее чувства, только желание пристроиться, обзавестись мещанской семейкой, задушить пеленками и ванночками! Валя, закрыв лицо, содрогалась, слова били, как камни, крепче камней.
Она поднялась, держась за спинку койки, чтоб не упасть.
— Не кричи! — сказала она. — Ребенка не будет. Боже, какой ты жестокий!
Опомнившись, он по привычке хотел подать ей одежду, взять свою. Она оттолкнула его руку.
— Не провожай! Я пойду одна.
9
Она торопливо шла, почти бежала, он двигался позади. Валя, не оглядываясь, рванула дверь барака и скрылась. Дмитрий поплелся назад, понурив голову. Его томили гнев на Валю, жалость к ней, досада, что все так нелепо получилось, могло обернуться иначе, будь он сам предусмотрительнее. Потом пришли усталость и стыд за грубость. «Ладно, — думал он, морщась. — Завтра поговорим спокойнее».
Валя на другой день не пришла. Не явилась она и на третий день. Дмитрий знал, что она не больна. Он видел ее, выходя из столовой, но не подошел. Она прошла мимо, неподвижно глядя вперед. Злость и горечь опять замутили его. Вся их жизнь надламывается, непреодолимое препятствие — нежеланный и неожиданный ребенок — вдруг выросло на дороге, нужно размышлять, как быть, а она строит обиды, оскорбляется, что он закричит. Большое несчастье рассыпалось на мелкие условности. Слова, слова ей нужны, дела она не способна понять! Что ей до того, как у него на душе, лишь бы вежливо говорил. Первым он не попросит прощенья, в чем ему извиняться? Он будет ждать, она придет, должна прийти!
Он ждал, Валя не шла. Он не понимал, чего она добивается, ничего не понимал — она была другой, чем он привык думать. Она могла бы хоть показать, что понимает, как осложнится теперь их жизнь, он все простил бы ей за эти хорошие слова: молчания простить он не мог. Иногда ему приходила мысль, не подготавливает ли Валя тайную операцию, он отбрасывал ее — в поселке это невозможно, тут все на виду.