Игорь возвращался шагом. Он был смущен. Товарищи не поняли, что произошло. Его понесло, а им почудилось, что он лихачествует. Следующий рейс покажет, как в действительности обстоят дела. Но следующий рейс не показал ничего плохого. Тачка снова понесла, снова пыталась завихлять и вывернуться, снова Игорь круто затормозил у обрыва. Нрав у этой весенней тачки был такой же мерзкий, как у тех, осенних. Но силенок у ней не хватало — Игорь мгновенно предугадывал ее выверты, тут же пресекал их. Она билась, как живая, стараясь по-старому помыкать им, но это у нее уже не выходило. А когда на третьем рейсе Игорь плавно подкатил к Васе, он понял, что невероятное случилось — тачка покорена. Им овладел восторг. Он не дал восторгу выплеснуться наружу. Нужно было проверить, так ли все это, как представлялось. Он занялся вдохновенными исследованиями самого себя и законов движения материальных тел. Он то летел, то плелся, то круто тормозил, то плавно подкатывал. И дело не дошло еще до обеденного перерыва, как Игорь окончательно уверился, — да, правильно, он вертит тачкой свободней, чем некогда она вертела им. Для контроля он разика два прогнал ее в наибыстрейшем темпе — ему казалось, что она хрипит и бока ее покрыты не снегом, а взмылены — потом побежал с той же неторопливостью, что и Семен.
— Так мне больше нравится, — признался Игорю Вася. — Когда ты летишь в своем атакующем стиле, просто страшновато.
В стороне, один и одинокий, работал Саша. Всеобщая недоброжелательность, от которой бежал Виталий, обрушилась на младшего Внукова. Саша знал, что Вася требовал его изгнания из бригады, ходил с этим к начальнику, но там не встретил поддержки — раз прокуратура криминала не отыскала, значит человек не виновен, так рассуждало начальство. Сам Саша прикидывал, успокаиваясь: брат его простил, начальство не осуждает, все кончилось благополучно — нет на нем вины за смерть Леши. Но успокоиться не пришлось. Вражда товарищей вскоре стала непереносимой. Саша заговаривал то с одним, то с другим, обращался к девушкам — парни отмалчивались или отвечали: «да», «нет», девушки требовали, чтобы он не приставал. Работать с ним на пару никто не хотел.
Он подошел поближе, когда Игорь промчался с очередным грузом снега.
— Здорово настрополился, Игорь, — сказал он. — Помнишь, мы раньше еле управлялись с этой машиной?
Игорь не мог молча повернуться спиной к заговорившему с ним человеку.
— Все помню, — сказал он холодно. — Я ничего не забываю.
Саша возвратился на прежнее место — в стороне от других. Ему казалось, что с Игорем, всегда вежливым и добрым, удастся разомкнуть проклятую цепь, особенно раз он хвалит его успехи, но Игорь оказался таким же, даже хуже, в словах: «Я ничего не забываю» — звучала угроза.
А Игорю этот короткий разговор испортил настроение, ликование от укрощения тачки словно потухло. Игорь понесся с грузом по трапу, невнимательно следя за своими движениями. И тачка чуть не взяла реванша. Она опрокинулась, Игорь упал вместе с нею. Мимо Игоря прогрохотал Семен.
— Говорил я тебе! — крикнул он. — Горячишься, Игорь!
Игорь сжав губы, украдкой пнул тачку ногой. В следующий рейс он не разрешил себе отвлекаться. Тачка была окончательно усмирена. Больше того, она была умерщвлена. Раньше она казалась злым животным, бдительно подстерегавшим каждый его промах, со злорадством устраивавшим ему на каждом шагу пакость. Теперь это была тачка, просто тачка, деревянный инструмент или приспособление, нечто безжизненное и покорное — он оживлял ее, командовал ею, она послушно выполняла движения его мышц.
На руднике работал буфет с горячими блюдами, многие пошли туда. Игорь жевал принесенный из дома хлеб с луком и сыром. Дни вынужденного полуголодного поста давно прошли, но роскошествовать еще не приходилось — при удобном случае Игорь отказывался от трат на горячие вторые и третьи. Сейчас он не желал уходить. Он не доверял своему неожиданному успеху. Он знал, что за час ничего не могло измениться, но ему не хотелось на целый час выпускать из глаз покоренную тачку. Он перекусывал, сидя на ней, она тяжело опиралась на колесо и заднюю перекладину — нехитрый деревянный короб, покорное его воле приспособление, ничего больше!
Солнце, не спеша катившееся на бледном небе, пригревало изрядно. Игорь сбросил телогрейку, потом пиджак, засучил рукава. Когда он сжимал кулаки, под кожей напрягались мышцы. Он сбросил и рубаху, остался в одной майке, с новым интересом всматривался в свои руки. В прошлое лето не пришлось пожариться на солнце, суровая зима согнала с кожи последние остатки несильного загара. Но руки были крепки, это не только чувствовалось — виделось. Игорь сгибал их в локте, вверху вскакивал желвак мускулов. Если руку согнуть очень быстро, мускулы не вскакивали, а вспыхивали, все совершалось мгновенно. Игорь так и подумал о себе: «У него на руке вспыхнул клубок мышц». Он развил этот захватывающий образ: «Он вспыхнул ему в глаза стремительным выпадом», «Рука метнулась, отброшенная взрывом железных мускулов». Раньше подобные сравнения даже и в голову не могли прийти Игорю, он всегда был слабеньким мальчиком. Его не задирали более сильные товарищи не потому, что боялись крупной сдачи, как водилось у них между собой, а потому что не хотели утомительного боя — если Игоря сваливали, он вскакивал и лез снова. Товарищи на него обижались: «Ты не умеешь по-хорошему драться, на тебя смотреть неприятно — такой ты бешеный!»