4
Если край света начинался и не здесь, то, во всяком случае, это была достаточно дикая тайга. Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь синие кроны пихт и кедров, меж стволов было сыро и сумрачно, как в погребе. Вера запуталась в перистом папоротнике, валежник колол ноги. Она ступила на труп великана-кедра, заросшего зеленым мохом, и провалилась, как в яму, сердцевина колоды давно превратилась в труху. На деревьях висели омертвевшие ветви, они вцеплялись в глаза. Георгий с усилием продирался сквозь это кладбище погибших стволов и крон, расшвыривал сучья, притаптывал гнилые пеньки, прокладывал для Веры тропку. Он был окутан, как дымом, едким прахом, серый удушливый шлейф отмечал проложенный им путь. В пыльном воздухе металась мошкара, вспыхивая на свету точечными огоньками.
Через некоторое время Вера взмолилась:
— Жора, не могу я… Давай отдохнем!
Он осмотрелся. В стороне вздымалась круглая шапка холма, поросшего лиственницами. Прибой темнохвойной тайги разбивался у его подножия, здесь начиналось царство света и воздуха. Георгий приободрил Веру:
— Еще полета шагов. Местечко изумительное, вот посмотришь!
Вера свалилась на землю, едва выбрались к холму. Георгий поднялся выше. Тайга лежала вокруг него сплошная и волнистая, как море, она вздымалась валами кедров, рушилась елями в долинки, рыжие сосны перекатывались в ее темноте, как пена на гребнях волн. Мир был величествен и дик. Солнце отблескивало на масляной хвое и стволах. День убегал за горизонт, влача по небу красноватый плащ. Георгий захохотал и потряс в воздухе руками. Вера изумилась:
— Ты, кажется, очумел? Что это значит? Он воскликнул, торжествуя:
— Нет, ты взгляни! Господь бог неплохо поработал над этим уголком, даже не ожидал от такого торопыги. А наш холм! Он же светится, Вера!
Вера подошла к Георгию. Лиственницы осыпали увядающую красно-желтую иглу. Воздух был прозрачен и терпок. Склоны холма покрывала яркая зелень низеньких кустиков, под плотными полированными листочками сверкали красные ягоды.
— Брусники много, — сказала Вера. — И какая крупная. Ты не находишь, что надо разводить костер? Нас съест мошка!
— Это в момент! Что-что, а костры моя специальность, сто раз видал в кино, как это делается.
Он торопливо собирал валежник и старую траву. Вера еловой веткой отмахивалась от мошкары, дело это нельзя было забросить ни на секунду. Навалив горку сучьев, Георгий достал спички. Спички вспыхивали одна за другой, костер загораться не хотел. Тонкие струйки дыма змеились в его недрах, они удушили огонь. Небо потускнело, из-за отрогов гор ползла ночь, красное сияние западного края скатывалось, как ковер. Тайга затихала, как море на закате, уже не было видно ни кедров, ни сосен, ни пихт — во все стороны простиралась темнота. Лишь оранжевые лиственницы высоко горели на склонах холма, В посеревшем воздухе плыли золотистые иглы. Сверху сбежал короткий ветерок, лиственницы тонко запели, раскачиваясь одними вершинами, хвоя ссыпалась с них облаком светлых искр.
Георгий выпрямил занывшую спину и утер с лица пот.
— Черт возьми, оказывается, это непростая штука — разжечь костер. Вера, ты не заколдовала дрова? Знаешь, о чем я думаю? Нашему доброму предку неандертальцу приходилось пыхтеть, пока он вздувал очаг, у него ведь и спичек не было.
Вера ударила Георгия веткой по затылку.
— Думай лучше о том, что завтра у тебя все лицо распухнет. Смотри, тучей!..
Между деревьев показался человек. Георгий узнал Чударыча.
— Батя, айда к нам! — закричал он. — Требуется квалифицированная консультация! Вот, — сказал он, когда старик приблизился, — добываем свет и тепло. Без выключателя и батареи центрального отопления что-то не получается.
Всегдашняя улыбка Чударыча стала шире.
— Костры надо уметь раскладывать. Разрешите мне.
Он ногой обрушил возведенную Георгием горку. Новый костер выкладывался по щепочке и напоминал строением металлический каркас здания. Зато он вспыхнул от одной спички. Пламя загудело и устремилось вверх. Мошкара отпрянула за деревья. Лиственницы закачали ветвями над огнем, золотые искры плясали в струях воздуха.
— Батя, — сказал Георгий, — ты — профессор костровых наук.
Вере не понравилась его фамильярность. Со старшими надо вежливо, что это такое — батя, батя! У Иннокентия Парфеныча есть имя и отчество. Чударыч, однако, не был в обиде. Ему даже нравится, дружеское «ты» по-своему привязывает стариков к жизни, связи с которой постепенно ослабевают. А вежливое «вы» подобно неумолимо отстраняющей руке — нет, он против «вы»!