— Если вас заинтересовала астрономия, приходите ко мне в библиотеку, — предложил Чударыч. — Там имеется книга, которая вам понравится. Она так и называется: «Вселенная».
Георгий пообещал прийти. Вера молчала, не отрывая глаз от костра. Чударыч понял, что надо подняться. Он сидел перед костром, смеясь своей неподвижной улыбкой. Ему было трудно оторваться от костра, от лиственниц, от этих славных молодых людей.
Он встал и потопал ногами, чтобы разогнать кровь.
— Так я вас жду. Обязательно приходите.
— Приду, приду, какие разговоры! — Георгий повернулся к Вере. — Забавный старичина, правда?
— Нудный, — сказала Вера. — Хороший, но нудный. Георгий лег и притянул Веру. Снова налетел ветер.
Лиственницы закричали, размахивая ветвями и осыпаясь. Костер клокотал, светящаяся полоса дыма уносилась в недра леса. Звезды вдруг пропали, мир стал глух и холоден. Георгий и Вера придвинулись к костру, его жар и гудение мутили голову.
Вера тесней прижималась к Георгию. Он жадно целовал ее. Было хорошо, как еще не бывало.
5
Потом Вера оттолкнула Георгия и приподняла голову.
— Костер погаснет, добавь огня.
Он подбросил сучьев и хотел снова улечься рядом. Она отодвинулась, он удивился:
— Ты чего, Верочка?
— Хочу поговорить с тобой. Скажи, ты доволен?
Он посмотрел на нее. Она была хмура. В багровых бликах костра ее лицо то светлело, то темнело.
— Доволен, конечно. — Георгий растянулся на примятой траве. — Все законно — водочка, лесок, огонь, звездочка над головой и милая девушка под боком! Ничего больше не надо.
— Мало же тебе надо.
— Тебе потребовалось больше? Давай повторим сначала за минусом водочки — вся!
— Мне не повторений нужно, а — другого.
— Огорчений вместо наслаждения?
— Не знаю. Смотря какое огорчение. Думаешь, без огорчений обойдется при таких наших удовольствиях? Надя начнет расспрашивать, куда ходила, с кем, почему так долго — что ей соврать?
Он понял, куда она метит. Она уже не раз говорила о двусмысленности своего положения — не свободная и не жена. Эти разговоры следовало оборвать.
— Забраковаться захотелось? Потребовалось официальное благословение загса, чтоб продолжить то, что мы и без загса успешно начали? Придется повременить. Нет у меня пока охоты топить свою молодую жизнь в семейном болоте. Оженю Сашка, там и мой черед подоспеет.
Она воскликнула в негодовании:
— Так чего же ты приставал ко мне?
Он ответил хладнокровно:
— А чего все пристают. По предписанию: рыба — где глубже, парень — где легче…
— Тогда знай — больше ко мне и не пытайся!..
— Переживу, Верочка, не смертельно.
Она опустила голову на траву и заплакала. Он подбросил сучья в костер. У нее тряслись плечи. Он обнял ее. Она отшвырнула его руку, он опять обнял. Он заговаривал ее горе — по-своему, ласково и бесжалостно. Он срывал розовые покровы с того, к чему она стремилась, показывал, какой она будет — тяжкой, неприбранной, неудобной жизнью, вряд ли следует ее осуществлять. Ну, обженятся они, окатаются этим тестом благопристойности, а что дальше? Квартиры нет, может, выгородят уголок в комнатушке, на большее и не рассчитывай! А в уголке — кровать, колыбелька, пеленки, вечные пеленки, запах пеленок, ночи без сна, день, как в тумане, сплошная беготня — то в аптеку, то в магазин, то с судками в столовую. Кому-кому, а ей достанется. Мужчина остается мужчиной, ему вынь да подай! «Верка, почему кровать не застлана? Живем, как в свинюшнике! Верка! Носки постирала? А зашивать кто? Папа Римский? Приготовь чистое белье — иду в баню!» Вот во что она выльется, эта благопристойная жизнь — волком выть!
Она повернула к нему заплаканное лицо. Он еще не видел у нее таких счастливых глаз.
— Ничего так не хочу! Слово даю, ни единого упрека не услышишь!
Он, озадаченный, отодвинулся.
— Тебе, кажется, муки захотелось? Тоскуешь по страданиям?
Она покачала головой.
— Не муки! Не хочу страданий, верь мне. Но эти легкие удовольствия — душу воротит! Пусть трудно, пусть — переживу… Но серьезного, Жора, настоящей жизни! В Москве удовольствий хватало. Ты не один, кто на меня заглядывался. А я уехала, и для чего? На голом камне, среди комаров, после тяжелой работы — те же развлечения? Как ты не понимаешь, здесь же нельзя так! Здесь надо все страшно по-серьезному, чтобы душа замирала!
— Серьезность мне и в колонии надоела. Теперь одного хочу — шуток.
— Делаешь-то ты серьезные дела, — заметила она.
— О чем по-серьезному не сказано, то — несерьезно.