В первое время Марь-Яну поражала и обезоруживала веселая беззащитность и открытость Алены. Отвечая у доски, она могла так обрадоваться звонку, что обо всем забывала, — где она, что она…
— Что там добывается, Давыдова?
— Там… добывается каменный уголь.
— Какой?
— Бурый, кажется… Бурый, да?
— Еще что?
— Там добывают каменный уголь, бурый, железную руду… Лаб-даб-ду! Лабы-дабы-ду!
Указка описывала дугу, и ноги сами начинали пританцовывать.
— Давыдова, что за ответ?
— Звонок, Марь-Яна!
— Звонок для учителя, а не для ученика. Ну, что мне с тобой делать? Рассердиться наконец, влепить двойку по поведению?
— На Давыдову нельзя сердиться, она несерьезная. Честно!
Нельзя и не хотелось, а надо было. Марь-Яна слышала за собой шаги и знала, что Алена идет за ней и ждет, чтобы Классная обернулась.
— Что ты за мной идешь?
— Вы считаете, правду говорить не надо?
— На уроке литературы поговорим. Там и объяснишь свое поведение. Ты школьница, а не Жанна д'Арк, чтобы водить за собой полки.
— Я Жанна д'Арк, — серьезно сказала Алена. — Я хочу водить за собой полки. Жанна д'Арк — положительный пример. Я хочу быть такой, как Жанна д'Арк. Почему вам это не нравится?
— Иди в класс, Давыдова.
— На костер, да?
Марь-Яна скрылась за дверями учительской. Алена постояла и пошла назад. Она поняла, что перед началом урока в классе произошел разговор о вчерашнем. Значит, придется отвечать. Пожалуйста, она готова — на костер. Рыба — плохая училка. Об этом все знают. Валера Куманин сказал правду. Конечно, было бы лучше, если бы эту правду сказал кто-нибудь другой, Сережка Жуков, например. Тогда было бы хорошо пострадать и за Сережку, и за правду. А так — только за правду.
Алена думала вчера и сегодня. Почему так: в школе учат говорить правду, дома учат… Мама и папа без правды жить не могут. У мамы на работе главный инженер — дуб. Мама давно ждет, когда ему кто-нибудь об этом скажет. А сама не говорит. А у отца в гараже есть какой-то завскладом, даже не начальник, а так — Нечто…
Алена не жалела, что так поступила. Пусть обсуждают, пусть судят, даже исключают из школы. Жанну д'Арк на костре сожгли. Зато она Францию спасла.
Стоя у окна в коридоре и глядя на заснеженный двор, Алена вообразила себя верхом на лошади, в тяжелых латах, с тяжелым мечом в руках. Вот она въезжает в гараж к отцу, золотые волосы рассыпаются по плечам. Алена скачет прямо к завскладом, товарищу Нечто. А у того уже руки трясутся: «Вам карбюратор? Вам масляную прокладку? Может, Жанна Дарковна, вам масляный насос нужен? Совсем новенький, в упаковочке». — «Ты предатель интересов рабочего класса», — говорит ему Алена и заносит над его головой меч.
На перемене Алена вошла в класс. Ее окружили, стали рассказывать, что сказала Марь-Яна. Одна Раиса Русакова держалась отчужденно. Она стояла около учительского стола и ждала, когда все успокоятся. Потом принялась стучать линейкой.
— Куманин, сядешь как следует?
По отношению к Валере она усвоила манеру учителей. Обычно это его забавляло, но сейчас он разозлился.
— Ну, чего тебе, Ру-са-ко-ва?
— Сядь как следует.
— А — как?
— Молча.
— А зачем — молча?
— За огурцами. — Она постучала еще раз линейкой. — Товарищи! Комсомольцы! Я считаю, и Марь-Яна считает… мы должны извиниться. Девятый класс — не время для психологических экспериментов.
— А можно я так буду сидеть, когда вы будете извиняться? — сказал Валера и повернулся спиной. — Как будто меня нету. Я ушел.
Кто-то гыгыкнул. Это прибавило Валере энтузиазма. Он мелко захихикал. Он никогда не смеялся, а именно — хихикал. В начале учебного года группа социологов под условным названием «14–17» проводила анкетирование…
«— Какую работу выполняешь дома?
Валера ответил:
— Хожу в магазин за водкой.
— Кем хочешь стать после окончания школы?
Валера ответил:
— Хочу судить людей, которые воруют, а со мной не делятся. На юридический буду поступать. Хи-хи!»
Анкета безымянная, можно похихикать и спрятаться в толпе за другими анкетами. Он и сейчас старался сделать так, чтобы все смеялись и его смешок потонул бы в общей «ржачке».
— Да, Светка, — повернулся он к своей соседке по парте, — тебе джинсы нужны?
Тихая девочка вдруг вскинула ресницы. Многие в классе хотели иметь сумку-пакет с изображением во всю ширину пакета синего джинсового зада фирмы «Рэнглер». Валера кое-кому такие пакеты достал, не бесплатно, конечно. Он смотрел на Светку Пономареву серьезно, даже чуточку озабоченно. Она поморгала ресницами, сказала тихо:
— Нужны.
— Нету, — ответил Валера и захихикал.
— Дурак!
Возмутиться сразу не хватало уверенности в себе. И потом, что же возмущаться: на пакете, который она хотела иметь, действительно изображено то самое, что Валера называл неприличным, хотя и печатным словом. Нежные щепетильные девочки вместе с вещичками покупали у него и барахольные слова. Им было стыдно их слушать, но они делали вид, что им не стыдно, и слушали. Но Валера-то знал, что им стыдно, поэтому и говорил, и наслаждался, наблюдая, как они краснеют.
Раиса Русакова ударила по столу обеими руками:
— Куманин, на бюро ответишь за срыв собрания.
Валера театрально развел руками, впереди него сидели две подружки, две Люды — Попова и Стрижева, он называл их «По́пова и Стриженова».
— Чего ты ко мне привязалась? Попова и Стриженова разговаривают.
Люда Попова обернулась и трахнула Валеру книжкой по голове. Он воспринял это как награду, захихикал, обнажив все зубы. Это был его день, его час.
Раиса Русакова стояла, беспомощно опустив руки, ждала, когда придет кто-нибудь из учителей — Рыба или Марь-Яна. Алена решила ей помочь. Она выбежала к доске и быстро написала, стуча мелом:
«Сидел у моря Гомер и сочинял стихи. Потом помер, а мы живем. Хи-хи!»
Но ее ироническая эпиграмма произвела противоположное действие. Ребята решили, что она тоже хихикает, и обычное в таких случаях бессмысленное веселье сделалось всеобщим. Топоча ногами и стуча руками, книжками по партам, мальчишки и девчонки поворачивались затылками к дверям. Прозвенел звонок. И Валера почувствовал, что наступил момент для грандиозного «хи-хи!».
— Мы — пук! Мы — пук! — запел он.
Песню подхватили. Это была настолько глупая детсадовская песенка, что петь ее можно было только так — повернувшись к глухой стене, не видя лиц Марь-Яны и Рыбы, которые должны были вот-вот войти в класс…
«Мы — пук, мы — пук, мы пук цветов нарвали. Нас ра… нас ра… нас радует весна…»
Открылась дверь и вошла Марь-Яна. Ребята при ней допели последний куплет и стыдливо замолчали.
— Мы — пук! Мы — пук! — начал Валера снова. Его не поддержали.
— Зря стараешься, пук, — сказала Марь-Яна. — Зря стараешься. Заболела Анна Федоровна. Не будет урока.
Она больше ничего не сказала, закрыла дверь, и в тишине коридора прозвучали ее удаляющиеся шаги.
— А нам чего? Сидеть или уходить? Во!
Валера подбежал к двери, выглянул, затем плотно притворил дверь, крикнул:
— Ну и что? Она нарочно заболела.
— Выгнала всех из класса и заболела, чтоб не отвечать, — сказала Маржалета и уверенно добавила: — Ей за это обязательно будет.
— А почему Марь-Яна так? Собрание бы провела, все равно пусто-о-ой урок! — проговорила певучим голосом круглоликая девочка с косой, Нинка Лагутина.
— А может, ее уже уволили? А-а-а? — спросил Мишка Зуев и раскрыл рот.
— Если написать в газету — уволят в два счета, — со знанием дела заметила Маржалета. Отец ее был крупный строитель, мать — вечная Председательница родительского комитета. Маржалета знала про школу все.
— В газету! Надо — в газету!
— В «Алый парус»!
— Что мы, деточки? Князевой написать. Я читал Князеву. Кто читал Князеву? Она всегда против училок выступает.