— Ну, раз, два, три! Дунули! — скомандовала она.
Все разом дунули и погасили свечи. Одна Алла сохранила зажженной. Первый раз так торжественно отмечался ее день рождения. И она не знала, что сделать, что указать, чтобы выразить восторг и признательность гостям.
— Я хочу съесть огонь, — заявила она и сделала вид, что собирается лизнуть язычок пламени.
— Не дури, — испугалась мама Рита и поскорее погасила свечу.
— А я хочу съесть стул, — в тон хозяйке сказал Дениска.
Сестры кузнечики-близнечики, перебивая друг друга, закричали:
— А я хочу съесть скворечник.
— А я хочу съесть скворечник и дерево.
Обе они сидели лицом к окну и называли то, что видели прямо перед собой за окном.
Это была игра, в которой разрешалось есть все, что придет в голову. Лариса, не пьющая сырую воду, сказала, что съест паровоз. Аллочка пообещала отгрызть угол у дома и сжевать его вместе с водосточной трубой. Сестры сказали, что вдвоем они могут съесть мост с автомобилями и трамваями. Андрюша не участвовал в этой игре. Но и он следил с интересом за дуэлью малышей и наравне с ними уплетал именинный пирог вперемежку с мостами, паровозами, телевизионными башнями и трамваями.
Мама Рита вышла из комнаты детей и сообщила:
— Там пир в полном разгаре. Ваша Лариса заявила, что отныне будет есть только крокодилов с вареньем и подводные лодки, А Дениска предпочитает троллейбусы с помидорами.
Взрослые гости сдержанно заулыбались. Перед каждым стояла рюмочка с вином. Передо мной тоже. Я взял ее в руки, и мне сразу стало скучно. Я давно убедился, что за взрослым столом люди только едят и пьют, а играть совсем не умеют. Меня гораздо больше привлекал веселый шум в соседней комнате.
— Эх, я бы тоже сейчас съел пару чернильных приборов всмятку и одну хорошо поджаренную черепичную крышу, — сказал я.
Леля поняла мое состояние.
— А ну-ка, поставь рюмку, — приказала она и объяснила гостям: — Он у нас совершенно не понимает в этом вкуса. Иди-ка лучше к детям. Баба Валя тебе туда принесет чай.
Я обрадованно поднялся. Гости опять сдержанно заулыбались. И, провожаемый их насмешливыми взглядами, я скрылся за дверью, которую плотно прикрыл за собой.
Я пришел вовремя. Дениска, Аллочка и сестры кузнечики-близнечики шумно продолжали игру, а Лариса сидела молча и вот-вот собиралась заплакать.
— Что случилось? — поспешно спросил я.
Она молча показала мне коленку, и на глазах у нее выступили слезы. Из неглубокой царапины точками и тире выступили капельки крови. Игра прекратилась, и все испуганно уставились на ногу Ларисы. Андрюша поднырнул под стол и сообщил:
— Здесь гвоздь торчит.
Этот гвоздь в ножке стола я недавно загнул кверху, но каким-то непонятным образом он провернулся вокруг своей оси и снова оказался острием вниз.
— Ничего страшного, ничего страшного, — забормотал я. — Аллочка тоже оцарапалась об этот гвоздь. Сейчас помажем йодом, и все пройдет.
Аптечка с лекарствами висела тут же на стене. Йода в ней не оказалось, но зато нашлась зеленка. Я намочил вату и, быстро помазав царапину, начал дуть на ногу, чтобы не слишком жгло. Аллочка, как гостеприимная хозяйка, присела на корточки и тоже принялась дуть на ногу Ларисы.
— Мне не больно, совсем не больно, — сказала наконец та. Посмотрела на свою ярко-зеленую коленку и огорченно закончила: — Только нога теперь испорчена.
Алла почувствовала себя виноватой: гвоздь торчал в ее столе. Она подняла свою ногу и, показав на давнюю царапину, потребовала:
— Помажь и мне.
Я сообразил, что она делает это из чувства солидарности, и, не раздумывая, разукрасил и ей коленку зеленкой.
— И мне, — подскочила Люба.
— И мне тоже, мне, — подскочила с другой стороны Оля.
Они смешно тянули ко мне коленки и были действительно похожи на кузнечиков.
— Нельзя, девочки, нельзя, — сказал я. — Это лекарство. У Ларисы царапина. Поэтому я ей помазал ногу. И у Аллочки — царапина. Хоть и старая, зажившая, а все-таки царапина. А так нельзя.
— И у меня старая царапина, вот, — показал Дениска руку, оцарапанную во время игры с кошкой. — Мне тоже можно?
— Ты хочешь, чтоб я тебе помазал?
— Да, — решительно заявил он.
— Ну, давай, — обреченно согласился я. — Если старая царапина, хоть и зажившая, то можно.
Это было моей ошибкой. Через пять минут сестры кузнечики-близнечики предъявили мне столько ссадин и царапин на ногах, на руках, на плечах, что я должен был бы их измазать в зеленку с ног до головы, если бы согласился неукоснительно следовать своему собственному правилу. Но я соглашался признавать за царапины только самые большие. Но и таких оказалось слишком много. Не успевал я помазать одну ногу, как ко мне тянулась другая. Сестры и тут смешно толкались, стараясь каждая раньше другой предъявить свои боевые шрамы.
Алла срочно разыскала у себя прошлогоднюю ссадину на локте и почти совсем свежую царапину на животе.
— В очередь! В очередь! Все становитесь в очередь! — закричала она.
Шрамы своей племянницы я мазал с особенным удовольствием.
За Аллочкой вдруг подошла Лариса. Она смущенно подставила щеку:
— Я тоже с котенком играла, и он меня поцарапал.
Я ткнул ее осторожно ватой в щеку. Мне было очень приятно, что Лариса не заплакала и благодаря веселой игре забыла про действительную боль.
За Ларисой в третий раз подошел Дениска. Он предъявил шишку на голове. Я помазал и шишку.
Я опомнился, когда обнаружил перед собой Андрюшу. Потупив глаза, он смущенно протягивал мне тыльную сторону левой руки.
— Я вырезал из коры кораблик, а нож соскользнул и вот. Мне совсем не больно, — добавил он, но руку не убирал.
— Ты тоже решил отметить старые раны? — пошутил я и почувствовал где-то внутри холодок беспокойства.
Я ему помазал руку и вдруг увидел, что Алла, Дениска и сестры кузнечики-близнечики завладели резиновой крышечкой от пузырька с зеленкой и ставят друг другу на щеках одинаковые зеленые кружочки.
— Что вы делаете? Дайте сюда!
Но было поздно. Все гости и сама хозяйка разукрасились в зеленку, как индейцы, собравшиеся выйти на тропу войны.
Я отобрал у детей крышечку и с ужасом подумал, что родители меня не поймут. Я подошел к зеркалу и посмотрел на себя их глазами. Ватка с зеленкой все еще была в моих руках, и я с досады, что затеял эту игру, ткнул ваткой свой глупый лоб. Теперь родители не могли мне сказать хотя бы того, что я раскрасил их детей, а сам остался нераскрашенным. Дети, притихшие было, когда я отобрал у них крышечку от пузырька, дружно засмеялись. В дверь заглянула празднично улыбающаяся баба Валя:
— Алла, спроси у дяди: чай ему сюда или… — И оторопело остановилась. — Что здесь происходит?
— Мы мазали только настоящие царапины, — заверила ее поспешно Аллочка. — Мы просто так не мазали. Это лекарство. Дядя Эй сказал, что только настоящие можно.
Я из глубины комнаты робко поглядывал в сторону бабы Вали. Вообще-то мне хотелось куда-нибудь спрятаться.
— Ты соображаешь, что делаешь? — тихо спросила она. — Ты соображаешь что-нибудь своей зеленой дурацкой башкой?
Родители повскакали с мест, заохали, заахали, кто-то грустно засмеялся. Потом они похватали своих детей, как будто им грозила смертельная опасность, и стали торопливо прощаться. Только сестры кузнечики-близнечики прыгали как ни в чем не бывало и не хотели идти умываться.
Захлопали двери квартиры. Минут пять или десять мы с Аллочкой сидели вдвоем за опустевшим столом. Потом к нам зашла тетя Леля.
— Я тоже ухожу, — тихо сказала она.
— Я сейчас, я только обуюсь, — виновато засуетился я.
— Нет уж, — отказалась она. — Ты иди лучше один. Но сначала взгляни на себя в зеркало, клоун.
— Я умоюсь.
— Умывайся, делай что хочешь, а я пошла.
Хлопнула дверь и за тетей Лелей. Я юркнул в ванную комнату, торопливо умылся. Но улизнуть незаметно мне не удалось.