— О да, несомненно.
— Социалист и империалист? Как у вас эти два понятия совмещаются?
Минор свысока посмотрел на Рогова и насмешливо спросил:
— Молодой человек, вы верите в социализм?
Вопрос был настолько неожиданным, что Рогов растерялся.
— Позвольте, что значит верю? — ответил он вопросом.
— Мы не верим, а знаем, что социализм победит, — поддержал я Алешу.
— Ах, вот как!.. Вы даже знаете, а я… вот я, Минор, — он постучал себя в грудь, — я состою уже пятнадцать лет в центральном комитете партии социалистов-революционеров, и я не знаю, будет ли когда-нибудь социализм!
После ухода Минора мы еще долго спорили.
Дело дошло до ссоры.
Мы потребовали ответа от эсеров, поддерживают ли они заявление Минора о социализме. Они вынуждены были заявить, что это его личное мнение.
Политическая каторга резко разделилась на два враждебных лагеря: противников войны — пораженцев и ее сторонников — оборонцев.
В связи с вступлением России в войну кое у кого возникли надежды на возможность амнистии. Причиной этих надежд явились толки в печати о рескрипте председателя совета министров на имя Государственной думы в 1915 году, в котором указывалось на желание правительства сотрудничать с «общественностью». В результате этого рескрипта были созданы военно-промышленные комитеты и Союз земств и городов. Сотрудничество правительства с «общественностью» одобрялось оборонцами.
Военно-промышленные комитеты с участием меньшевиков и Союзы земств и городов с участием эсеров стали фактом. Однако амнистия не была объявлена.
В мастерские Александровского централа поступили заказы от иркутского военно-промышленного комитета на производство ручных гранат. Мастерские были приспособлены к такого рода производству, и начальник каторги заключил договор.
Когда мы узнали об этом, то поставили перед коллективом вопрос: допустимо ли политическим заключенным помогав царскому самодержавию укреплять свое военное и политическое положение? Можем ли мы принимать участие в производстве военных материалов?
Такая постановка вопроса вызвала резкую дискуссию в нашей камере и во всем коллективе. Четырнадцатая камера большинством голосов постановила считать участие в войне, хотя бы в форме производства военных материалов, недопустимым для политических заключенных.
Решение четырнадцатой камеры вызвало переполох у оборонцев и у администрации. Дискуссия развернулась по всем камерам. Администрация с тревогой ожидала исхода дискуссии. Оборонцы настаивали на отклонении нашего решения и на допущении работ для потребностей войны. Однако более умеренные из оборонцев понимали всю серьезность вопроса, понимали, что мы не прекратим борьбы, будем будоражить коллектив и не остановимся перед расколом. Они старались найти приемлемый компромиссный выход, который ослабил бы наш нажим.
После длительной дискуссии старостат коллектива выработал половинчатую резолюцию:
«Исходя из тех соображений, что участие политических в изготовке снарядов, шанцевого инструмента и т. п. предметов… может быть сочтено за стремление заслужить благоволение начальства «патриотической работой», что, сверх того, на эту работу не преминут указать, как на пример, достойный подражания… мы полагаем, что от этих работ нам следует воздержаться… Но наряду с заказами военного снаряжения могут быть работы по изготовлению вещей, предназначенных для лазаретов и тому подобных учреждений. Ясно, что они также вызываются войной, но ясно вместе с тем и то, что эти вещи в большей или меньшей степени предназначены для того, чтобы не наносить ран, а целить их. И, по нашему мнению, нет никаких оснований отказываться от изготовления кроватей для лазаретов и носилок для раненых, а также участия в полевых работах на полях призванных в армию. Возможно, что сверх этих работ, распределенных нами по двум категориям: «разрушения и исцеления», могут представиться и работы характера чисто нейтрального, от которых отказываться также нет никаких оснований».
Это обращение было написано руководством коллектива и принято подавляющим большинством.
Нашу большевистскую группу эта нелепая резолюция с ее расплывчатыми формулировками, конечно, не удовлетворяла. Но самый факт отказа от изготовления предметов «разрушения и смерти» был положительным. Большинство коллектива не пожелало принимать участия в империалистической войне, хотя бы в форме изготовления военного снаряжения.
Наши атаки на оборонцев заставили задуматься большинство работающих в мастерских. Война сильно подняла классовое самосознание рабочей части каторги, усилила диференциацию внутри политических группировок.