Жизнь в централе протекала как будто по-прежнему: мастеровые работали, мы в камере занимались учебой, спорили с оборонцами.
Между тем с воли приходили все новые и новые известия о нарастании революционного движения. В Питере вспыхнула новая всеобщая политическая стачка — уже под лозунгами «Долой войну!», «Долой самодержавие!». По призыву Петроградского комитета РСДРП (б) забастовало двести тысяч рабочих.
Эти события наэлектризовали весь наш коллектив. О войне мало говорили; она как бы отодвинулась в сторону. Невнимательно просматривали военные сводки в газетах; искали сообщений о событиях внутри России, главным образом в Петрограде. Но газеты помещали весьма скудные сведения и не давали истинного представления о политическом положении в стране. Мы с нетерпением ждали сведений с воли, от ссыльных, находившихся в Иркутске.
Информаторы — работники художественной мастерской — сообщали: «В Петрограде всеобщая политическая стачка начинает перерастать в вооруженное восстание. Стрельба в разных частях столицы. Идут выборы в Советы рабочих депутатов».
— Это уже революция! Наша берет. Уррр-ра-а-а-а!
Прибежал надзиратель.
— Тише, тише, что вы! Начальство услышит!
— Э-э, брат, начальство твое теперь ничего не услышит…
— Что случилось? Помер кто-нибудь? — надзиратель побледнел.
— Революция случилась! Слышишь? Революция!
— Революция… — произнес надзиратель с облегчением. — А я-то думал, с начальством что случилось. Ну что же, дай вам бог! Только вы, того, не очень шумите, а то начальник услышит.
Для надзирателя неприятности с начальством казались более грозным событием, чем революция.
События в столице развертывались стремительно.
Рабочие Петрограда под руководством большевиков заняли уже почти все улицы столицы и вели ожесточенные бои с полицией и жандармами. Войска часть за частью переходили на сторону рабочих. Преображенский, Финляндский, Семеновский, Гренадерский гвардейские полки примкнули к восставшим, казаки разогнали полицию у Николаевского вокзала.
Рабочие арестовывают сановников царского правительства, министров, генералов. Всех их сажают в Петропавловскую крепость. Политические заключенные в Петрограде и Москве выпущены на свободу.
Переход войск на сторону рабочих решил судьбу самодержавия.
Царская власть была свергнута. Февральская буржуазно-демократическая революция победила.
Революция победила потому, что застрельщиком ее был пролетариат, он возглавлял движение миллионных масс крестьян, переодетых в солдатские шинели, «за мир, за хлеб, за свободу».
В. И. Ленин в первые дни революции писал:
«Революцию совершил пролетариат, он проявил героизм, он проливал кровь, он увлек за собой самые широкие массы трудящегося и беднейшего населения…»
Политические заключенные ожидали, что скоро будет опубликован акт об амнистии. Однако никаких об этом известий пока не было. Всех это угнетало, но мы молчали. Боялись произносить слово «амнистия» вслух, но оно гвоздем сидело у каждого в голове.
Наконец пришла телеграмма об освобождении всех политических заключенных.
Я стоял у двери и, как обычно, записывал информацию, которую передавал нам староста коллектива. Кругом собралась толпа и слушала.
Вдруг как будто прорвало плотину. Началось столпотворение. Целовались, топали ногами, кричали.
— Воля! Во-о-оля-я! Во-о-оля-я-я!
Надзиратель стоял у двери и наблюдал.
— Што с людьми-то делается! — бормотал он.
Камера постепенно успокоилась. Кое-кто начал сортировать накопленные за долгие годы пожитки. Некоторые лежали и смотрели в потолок.
Сразу почувствовалось, что мы здесь временно, что завтра нас здесь уже не будет. Появилась небрежность в отношениях к вещам, к постели. На столе в беспорядке лежали книги, валялась набоку кружка, разлилась по столу вода. Никто этого не замечал.
Утром староста объявил:
— Приехал прокурор, сегодня будем подбирать дела и составлять списки, а завтра начнем освобождать.
— Почему завтра, а не сегодня? Что за ненужные формальности!
День тянулся нестерпимо медленно. Неохотно пили чай, плохо обедали. По нескольку раз перетряхивали в сумках свое тощее барахлишко. Штопали прорехи в бушлатах. Хотелось выглядеть как можно приличнее и выйти на волю хоть и в каторжной куртке, но не рваной.
Последнюю ночь все спали неспокойно, ворочались с боку на бок. Некоторые сидели над книгами, стараясь скоротать бесконечную ночь. Но не читалось. Люди то и дело вскакивали со скамей и начинали нервно шагать по камере.