— Слава богу, кажется, кончился запой у Егорушки, — сказала она мне.
Павел Семенович внимательно осматривал штабеля муки и ругал приказчиков, заставляя их скрыть следы краж, совершенных во время запоя купца.
Хозяйка вернулась в дом и распоряжалась приказчиками. Я переселился в приказчицкую. Запой хозяина подходил к концу.
Прошел год, минул другой. С каждым запоем Козырев становился злее. Он дознался, что ружейные патроны ему заряжали песком, и стал сам заряжать их картечью.
От выстрелов разлетались стекла окон флигеля; стрельба стала опасной.
Доктора объявили, что Козырева ждет буйное помешательство.
Три года прожил я у Козырева. Наташа заботилась обо мне, как мать. Она не позволяла приказчикам обижать меня.
Наташа, Митрей и Егор были моими защитниками. То, что Егор не боялся Козырева, насмехался над ним, ставило в моих глазах Егора выше хозяина. А Митрей привлекал меня тем, что хозяин его по-настоящему боялся.
Мне исполнилось пятнадцать лет. Сестра Наталья в это время оказалась в весьма затруднительном положении. Жила она у купца Сапожникова в горничных. Сошлась с его старшим приказчиком и забеременела. Хозяева ее прогнали, приказчик замуж не взял.
Я очень любил сестру. Нанесенная ей тяжелая обида ожесточила меня. Я и до этого не любил приказчицкую среду. Теперь я возненавидел эту пресмыкающуюся перед хозяином воровскую ватагу.
Однажды я заявил Наташе, что не буду больше жить у Козырева.
— Куда ты пойдешь? Ты еще мал. Окрепнуть тебе надо, — уговаривала меня Наташа.
Но уговоры Наташи не помогли. Я от купца Козырева ушел.
Мы поселились с сестрой у дяди, родного брата моей матери. Дядя был садовником и имел на окраине города небольшой домик. Он уступил нам одну комнатку. С его помощью я поступил на лесопильный завод масленщиком на двенадцать рублей в месяц. Сестра стала пробиваться шитьем. Весь свой заработок я отдавал ей. Так мы оба стали жить самостоятельно,
За Ангарой, на берегу реки Иркута, стоял лесопильный завод Корнея Лаптева. На остром мысу, при впадении Иркута в Ангару, серый, словно куча мусора, ютился рабочий поселок: домишки, землянки, сарайчики, узкие извилистые улочки, завешанные разноцветным рваным детским бельем.
Поселок иногда шумел пьяным разгулом, драками. Налеты полиции всегда встречали здесь дружный отпор.
На завод меня привел мой дядя, Федор. Корней Лаптев, владелец предприятия, сидел в небольшом кабинете за конторкой.
— А, Федор Константинович, здравствуй! С чем пожаловал? — весело приветствовал он дядю.
— Доброго здоровья, Корней Силантьевич! Вот племянника привел. Может, приспособишь?
— Сколько тебе лет? — спросил меня Лаптев. — Пятнадцать? Что же, пожалуй, можно… Мне как раз масленщик нужен к рамам. Позовите Потапыча! — крикнул он в дверь.
Корней Силантьевич был с виду кругленький и весьма подвижный. Серые узенькие глазки его быстро бегали. Бритое лицо всегда изображало благожелательную улыбку.
В контору вошел человек в синей блузе, в очках.
— Звали, Корней Силантьевич?
— Да, да, звал. Вот, Михайло Потапыч, получай масленщика!
— На рамы, что ли?
— На рамы. Подойдет?
— Маловат еще, но попробовать можно. — Потапыч строго посмотрел на меня.
Он понравился мне менее, чем хозяин. «Злой», — подумал я.
— Ну что же, Федор Константинович, приспособим мальчонку. Жалованье — двенадцать рублей. Бери его, Потапыч.
Мы шли между двумя рядами бревен, двигающихся друг за другом. Рабочие подкатывали бревна к низеньким тележкам и укладывали на них. Тележки зацеплялись крючьями за петли троса, и бревна одно за другим двигались к двум лесопильным рамам. Пилы с хрустом врезались в дерево. С другой стороны рам выходили готовые доски.
— Ты откуда, парень? — спросил Потапыч.
— Из села, из Оёка.
— Ты еще, значит, деревня?
— Я три года у купца Козырева служил, — ответил я, обидевшись.
— У Козырева? Это который в своих приказчиков стреляет?
Я промолчал. Меня удивило, что Потапыч знает о пьяных похождениях моего бывшего хозяина.
Вошли в машинное отделение. Огромный, трехметрового диаметра, маховик стремительно вертелся, увлекая шесть толстых канатов, протянутых от трансмиссии. В машинном стояло неутихающее гуденье.
— Как тебя зовут? — спросил Потапыч.
— Петькой.
— Петром, значит… Вот, Петруха, — проговорил он неожиданно ласково и положил мне на плечо руку. — Здесь — сердце завода. Пока бьется это сердце, завод работает; перестанет биться — завод умрет.