Скоро он возвратился, неся письмо.
— Отнеси на телеграф. Знаешь, где это?
— Знаю.
— Там спросишь старшего надсмотрщика Леонида Андреевича Петрова. Письмо передай ему.
Я ждал, что он скажет что-нибудь насчет работы. Но он ушел из кочегарки, ничего не сказав. Я вопросительно посмотрел на Степана.
— Ну, иди. Отнеси письмо. Авось, что-нибудь получится.
Надсмотрщика Петрова я нашел в батарейной комнате, заставленной банками на высоких, до потолка, стеллажах. Петров прочитал письмо.
— Ну что ж, Михаил Потапович рекомендует… Попробуем поговорить с начальством. Ты подожди меня здесь.
Надсмотрщик ушел. У меня возникла радостная надежда. Я стал осматривать комнату. В банках что-то шипело. Пахло кислым. Жидкость в банках была зеленая. Временами слышалось потрескивание. На столе высились горки цинковых и медных пластинок. На полу стоял ящик с медным купоросом. Где-то под потолком жужжал вентилятор.
Скоро вернулся Петров. Он повел меня к начальнику.
За большим письменным столом сидел сухонький, небольшого роста чиновник. Он поднял на меня глаза и начал крутить кончик своей остренькой бородки.
— Как тебя зовут? — спросил он неожиданно густым басом.
— Петром.
— А фамилия?
— Никифоров.
— Петр Никифоров. Покажи паспорт.
Я вынул паспорт и подал начальнику. Он внимательно посмотрел на него и положил на стол.
— Хорошо! Леонид Андреевич, можно его принять. Полагаюсь на рекомендацию вашего знакомого механика. Ты, Петр Никифоров, жалованья будешь получать семнадцать рублей в месяц. Обязанности: топить печи, заправлять лампы и помогать господину надсмотрщику в батарейной. Звание твое будет— сторож. Завтра с утра — заступать на службу.
Обязанности, перечисленные начальником, моментально вылетели у меня из головы, как только мы вышли из кабинета. Осталось только одно: «жалованье — семнадцать рублей в месяц». Я с трудом сдерживал себя, чтобы не пуститься домой бегом. Так хотелось мне обрадовать сестру.
Переступив порог калитки нашего двора, я помчался стрелой и через три ступеньки вспрыгнул, на крыльцо, обнял сестру и начал кружиться с ней по комнате. Радости нашей не было конца. Шутка ли: семнадцать рублей в месяц! Мы мечтали. Рождались десятки планов. Сестру печалило только одно — что жить мне придется на телеграфе.
— Буду готовить и носить тебе туда обед, — решила она.
Обязанности мои на службе оказались более многочисленными, чем сказал начальник. С утра я таскал дрова для девятнадцати печей. Дрова были сырые, очень тяжелые. Носить их приходилось на второй этаж.
Впрочем, после сиденья в подвале у Лаптева эта работа показалась мне легкой. Наносив дров, я стал заправлять керосиновые лампы. Ламп было семьдесят две. Возня с ними показалась мне совсем нетрудным делом. Однако совершенно неожиданно возникли затруднения.
Керосин по лампам я разлил быстро. Но чистить ламповые стекла оказалось не так-то просто. Закоптевшие за ночь стекла никак не чистились. Тер я их с ожесточением ламповой щеткой, тряпками, но ничего не получалось. Стекла оставались тусклыми. Я промывал их водой, протирал золой, но от этого они делались еще тусклее.
Совсем плохо обстояло дело с обрезкой фитилей. Прямые фитили я кое-как подрезал: огонь получался хотя и косой, но без копоти. А вот с круглыми фитилями у меня положительно ничего не получалось. Сколько я их ни выравнивал — горят себе острым, как шило, язычком и коптят.
Несколько часов провозился я с лампами. Настало время печи топить. Возле печей я немного отдохнул. Стало темнеть. Я начал разносить лампы. Слышу— чиновники ругаются. «Плохо вычищены стекла! Неровно горит свет!» Больше всего я боялся, что скажет начальник. У него была лампа «молния» на высоком постаменте. Круглого ее фитиля я никак не мог ровно подрезать: огонь безнадежно косил.
— О, такой огонь никуда не годится! И стекло тусклое, — сразу же осудил мою работу начальник.
Он погасил лампу, взял кусок газеты, смял ее, снял стекло, подышал в него и начал тереть бумагой. Стекло сразу стало прозрачным. Он осторожно поставил его на стол, снял с горелки колпачок и повернул фитиль. Вынул из кармана универсальный складной ножичек, раскрыл ножницы и ровно подрезал фитиль.
— Вот как надо! А стекла нужно протирать бумагой, лучше — газетной, она мягче.
Лампа загорелась ровно и светло. Стекло оказалось чистым, без пятнышка.
— Проверь, как горят лампы у господ чиновников, и поправь.
У господ чиновников лампы горели отвратительно, и они разносили меня на все корки.