Побывав на двух открытых митингах — в Седьмом и Девятнадцатом экипажах, я поразился силе и смелости протеста матросов против существующего строя.
Однажды я чуть было не попался в лапы охранки. Возвращаясь из города на корабль, я нагрузился нелегальной литературой, насовав ее под форменку, захватив при этом пачку легальных газет. На «Полярной звезде» меня встретил Философов. Он вырвал у меня газеты.
— Это зачем? Кто разрешил? — накинулся он на меня.
Тут только я сообразил, какую сделал глупость. Матросам было строго запрещено приносить на корабль какие-либо газеты. Я вытянулся в струнку и ответил, что купил газеты в Кронштадте.
— A-а, купил в Кронштадте… Хорошо. Иди!
Как он не догадался меня обыскать?!.
Когда он сказал «иди!», я, еле сдерживаясь, чтобы не побежать, поспешил к себе, в среднюю палубу.
Соколов встретил меня на трапе и, взглянув на мое раскрасневшееся лицо, спросил с удивлением:
— Что с тобой?
— Иди в кубрик, — ответил я ему коротко.
В кубрике я быстро выгрузил «нелегальщину».
— На Философова нарвался, — говорил я торопливо, — и чуть было не засыпался. Прячь скорее!
Соколов слетел по трапу в кочегарку и исчез между котлами.
Через некоторое время меня вызвал минный офицер.
— Никифоров, ты что наделал?
— Не могу знать, ваше благородие, как будто ничего…
— Гм, ничего! А какие газеты ты на корабль притащил?
— Самые обыкновенные, ваше благородие. Купил в Кронштадте. Интересные газеты…
— Интересные. Вот за эти интересные газеты ты будешь подвергнут судовому аресту на два месяца. Понял?
— Понял, ваше благородие, судовому аресту на два месяца.
— Ты понимаешь, что из-за ареста ты будешь лишен в этом году производства?
— Это меня не печалит, ваше благородие… Мне бы свое отслужить — и домой!
Офицер посмотрел на меня и молча покачал головой. Не верилось ему в мою простоту.
— А ты поменьше попадайся на глаза старшему офицеру.
— Есть, ваше благородие!
— Ну, иди.
Так я из-за своей оплошности оказался на два месяца лишенным связи с внешним миром. Впрочем, мне было ясно, что минный офицер не склонен относиться ко мне сурово, а лишение производства меня совсем не огорчало. Только скучно и утомительно было сидеть всю кампанию на судне, поставленном «на бочку».
Моим бесправным положением воспользовался наш минный квартирмейстер, ненавидевший меня за непокорный нрав. Он решил меня доконать. Теперь мне за малейшее неподчинение грозила военная тюрьма.
Подлый квартирмейстер начал меня «гонять» — так нагружать работой, что у меня не оставалось ни одной свободной минуты. А между тем в связи с нараставшим революционным движением требовалось энергично развернуть партийную работу. И, несмотря на все затруднения, нам удалось усилить агитацию среди матросов. Агитационную работу вели по ночам. Каждую ночь кто-нибудь из нашей группы беседовал с матросами, читал им прокламации, воззвания.
Именно в этих ночных беседах выявлялся тот крепкий революционный костяк, который в дальнейшем сыграл решающую роль в восстании на нашем корабле.
Мы стремились донести до сознания матросов то, чему мы сами научились в политических кружках, то, что нам удавалось усвоить из статей и брошюр В. И. Ленина.
Сотни и тысячи таких же, как мы, агитаторов по всей необозримой матушке России вели неустанную работу… Нас вдохновляли идеи великой партии, созданной Лениным и Сталиным. Мы трудились во имя новой жизни, во имя разрушения всего старого, отжившего, того, что нещадно давило и угнетало нас самих и миллионы наших братьев — рабочих, крестьян, солдат.
В один из дней наш судовой кок, ездивший на берег за провизией, привез на корабль волнующую весть: будто бы в Либаве восстали матросы, побили офицеров и захватили корабли и город.
Известие было весьма важное. Следовало его тщательно проверить.
Я сам сойти на берег не мог: мой арест еще продолжался. Посоветовавшись между собой, мы решили поручить проверку достоверности известия машинисту самостоятельного управления Паршину. Он придумал какой-то наряд в мастерские порта и получил разрешение съехать на берег. Я дал ему явку в комитет кронштадтской партийной организации.
Паршин вернулся с еще более серьезными вестями. В комитете ему сообщили, что в Либаве действительно происходят волнения, однако известия о ходе событий разноречивы. Но и в Кронштадте, оказывается, шло открытое брожение среди матросов. В Седьмом флотском экипаже они выкинули в окна баки с обедом и заставили офицеров покинуть экипаж. Неспокойно и в других экипажах. Из Петербурга сообщали о сильных волнениях среди студентов и о забастовках на некоторых заводах. Технологический институт окружен полицией.