— Дела все те же. Братва все больше возбуждается. Не хотят ехать в Кронштадт. Сам понимаешь, какое теперь там положение, — сплошная тюрьма.
— Какой ты предлагаешь выход?
— Как ты думаешь, гвардия может подняться? — спросил меня Коломейцев.
— Тяжело поднять гвардию. Момент уже прошел. Наш экипаж тоже, пожалуй, теперь на восстание не пойдет. Настроение уже не то.
Коломейцев задумался. Смуглое лицо его стало мрачным и усталым.
Подумав, я сказал:
— Сейчас широкого восстания не поднять. А одни вы, что же… Опять отдельная вспышка. Партия против частичных выступлений. Кронштадта, видимо, вам не миновать. Вопрос стоит только так: ехать ли со скандалом, то-есть в сугубо штрафном состоянии, или отступить?
Долго мы обсуждали положение и решили так, как указывал товарищ Николай: воздержаться от активного сопротивления, ограничиться требованием не распространять штрафного состояния на Четырнадцатый экипаж.
Вечером я направился в Четырнадцатый экипаж. Часовые, стоявшие у ворот, спросили, кого мне надо. Я ответил, что иду к Коломейцеву. Меня тотчас же пропустили. В помещениях экипажа не было кроватей, тянулись сплошные нары. На нарах — не особенно чистые постели. Было неуютно. Матросы группами сидели на нарах и оживленно разговаривали. Некоторых я знал по кружкам и по собраниям. Встретили меня шутками:
— Эй, бабушкина гвардия![1] С нами, что ли?
Я поздоровался со знакомыми и спросил, где Коломейцев.
— Он на кухне. Совещаются там. Иди туда!
Дежурный провел меня на кухню. За столом сидело человек десять матросов, с ними — Коломейцев.
— Ну вот и гвардия! — приветствовал он меня. — А мы обсуждаем, как держаться на сегодняшнем митинге. Братва заявляет, что оружия не сдаст, из казарм не выйдет…
Я принял участие в совещании. Все склонялись к решению: оружия не сдавать. Стал вопрос: как держаться, если начнут разоружать?
— Как ты думаешь, — обратились ко мне матросы, — если мы будем сопротивляться, кто-нибудь нас поддержит?
— По вашим разговорам и по обстановке видно, что события надвигаются так быстро, что вам, пожалуй, никто не успеет помочь, если бы даже и захотел.
Вошел Николай. Все встретили его радостно.
— Едва ли кто успеет вам помочь, — подтвердил он. — Я предлагаю большой игры не затевать.
— Нам надо добиться сейчас одного, — убеждал Коломейцев — сохранить в руках оружие. Не будем растрачивать наши силы преждевременно! Не дадим разбить себя по частям!
Мы с Николаем решительно поддержали Коломейцева. Николай сказал:
— Решительность — весьма ценное качество в революции, но она бесплодна, когда затрачивается не во-время, без учета обстановки. Партия призывает вас воздержаться от частичных выступлений и копить силы. Ваша сила слишком ценна, чтобы растрачивать ее зря. Если вас увезут в Кронштадт, вы встретитесь там с матросами других экипажей — поддержите их дух. Вместе с ними готовьтесь к новым боям, вместе с армией и рабочим классом всей России.
Речь Николая внесла некоторое успокоение. Обсуждение положения приняло более организованный характер. Наконец подавляющим большинством предложение Коломейцева было принято.
Решили до последней возможности держать в руках оружие. В случае применения силы — сопротивления не оказывать.
— Вот хорошо бы нас сейчас рабочие поддержали! — раздавались голоса.
— Забастовку едва ли можно организовать, но насчет демонстрации солидарности надо подумать. Я поговорю, где следует, — пообещал Николай.
— Правильно! Вот это будет хорошо! — радостно зашумели матросы.
Митинг окончился. Николай, я и Коломейцев пошли к выходу. Матросы провожали нас дружески.
В конце ноября возвратились в экипаж команды «Полярной звезды», «Александрии» и «Штандарта». Свежего народа в экипаж влилось до восьмисот человек. Рассказывали, что после снятия нас с «Полярной звезды» ждали притеснений, однако все осталось по-старому: «клуб» продолжал существовать. Боцман Шукалов окончательно присмирел. О старшем офицере Философове ничего не было слышно. Повидимому, он в экипаж не вернется.
С приходом команд проводить политическую работу стало легче. Матросы охотно втягивались в политическую жизнь столицы. Наше партийное ядро значительно выросло. Пекарня не раз видела в своих стенах партийные собрания, насчитывавшие до полусотни человек.
Четырнадцатый экипаж отказался сдать оружие. Для переговоров с матросами приезжал начальник морского штаба фон Нидермиллер. Он предложил матросам сдать оружие и погрузиться на баржу для отправки в Кронштадт. Матросы отказались, заявив, что в Кронштадт они поедут лишь в том случае, если там будет снято военное положение, и только с оружием.
1
Шефом Гвардейского экипажа была вдовствующая царица Мария Феодоровна, мать Николая. Поэтому нас дразнили: «бабушкина гвардия».