Крымский союз РСДРП временно поселил нас на конспиративной квартире в самом глухом углу Симферополя, в Татарской слободке, где уже жили пятеро кавказцев, бежавших из Гори после разгрома революционного движения в Грузии. Чтобы добраться до этой квартиры, надо было пройти по узким извилистым переулочкам, где могли разминуться только два пешехода. Переулочки разветвлялись, вели в тупики, и нужно было обладать хорошей памятью, чтобы не сбиться с пути. Ночью слободка замирала, и на путника, пробиравшегося по темным тесным переулкам, нападала робость. Полиция весьма редко и неохотно сюда заглядывала.
Конспиративная квартира состояла из одной большой комнаты без окон и с двумя выходами. Один из них был хорошо замаскирован и служил запасным — на случай налета полиции. Освещалась комната застекленным отверстием в потолке.
Большой ящик вместо стола, несколько табуреток, мангал (род очага) для варки пищи, закоптелый пузатый чайник, кастрюля, сковорода, цыновки, на которых спали обитатели комнаты, — вот и весь инвентарь конспиративной квартиры.
Наши новые товарищи жили коммуной. Один из них, художник, подолгу сидел во дворике, под тутовым деревом, и рисовал. Но, видимо, симферопольские обыватели мало интересовались произведениями живописи. Работа художника давала очень мало средств в общую кассу коммунаров. Трое товарищей работали на предприятиях: один заготовщиком в обувной мастерской, другой портняжил, третий служил на железной дороге. Пятый наш сожитель был безработным.
Жили коммунары впроголодь. Симферопольская партийная организация располагала очень скудными средствами и не могла ничего уделить нам.
В коммуне мы, приезжие из Питера, пробыли недолго. Зайцев, по профессии наборщик, ушел работать в подпольную типографию. Меня направили в Севастополь.
Сообщая мне севастопольскую явку, связанный с нами член бюро Крымского союза деревообделочников, столяр «товарищ Степан», посоветовал не говорить, что я большевик, — иначе севастопольская организация, руководимая меньшевиками, постарается поскорее отделаться от меня.
— Что же, большевиков там нет? — спросил я Степана.
— Во время восстания почти всех арестовали, — ответил он.
Севастополь только что пережил бурные дни восстания на крейсере «Очаков», закончившегося трагической гибелью лейтенанта Шмидта и его соратников.
Крейсер «Очаков», присоединившись к восстанию флотских экипажей Севастополя, пытался увлечь за собой весь Черноморский флот. Но царские власти, наученные примером «Потемкина», зорко следили за флотом. При первых же мятежных сигналах «Очакова» жестокий огонь крепостной артиллерии прекратил его призывы. В то же время пехота кольцом ружейного и пулеметного огня охватила восставшие флотские экипажи. Восстание на берегу еще не успело развернуться, как мятежный «Очаков» уже погибал в огне под ударами снарядов.
Ноябрьское восстание севастопольцев было так же потоплено в крови, как и восстание кронштадтцев в октябре. Кроме сотен матросов, погибших во время восстания и казненных по суду, 1611 матросов были осуждены и отправлены на каторжные работы в Сибирь.
Приехав в Севастополь, я не послушался совета Степана. Результат сразу же сказался: на следующий день местные руководители-меньшевики предложили мне ехать в Евпаторию, чтобы наладить революционную работу в стоявшей там казачьей сотне. Я пытался возражать:
— Я моряк, знаю матросскую среду, имею опыт работы среди моряков и настаиваю, чтобы меня использовали именно на этой работе.
— Комитет предлагает вам ехать в Евпаторию. В Севастополе работа налажена и работники есть, — ответили мне.
Пришлось ехать. Со мной направили товарища, который должен был связать меня с казаками.
Пароход отходил ночью. В море нас застал шторм. Я стоял на палубе, никого из пассажиров не было. Вспененные брызги летели на палубу, пароход кренило с одного борта на другой. Одежда на мне вся вымокла, но я не уходил с палубы и смотрел на бушующее море. Оно представляло собой грозную, величественную картину. Сквозь черные тучи временами проглядывала луна и, блеснув расплавленным серебром по верхушкам волн, опять скрывалась. Шторм так же внезапно прекратился, как и начался. Небо очистилось, склонявшаяся к закату луна освещала косыми лучами утихающее море.
К Евпатории пароход подошел, когда солнце уже нещадно палило. На пляже видны были купальщики.
Город жил ленивой жизнью. Днем он казался вымершим и оживлялся только по утрам, когда курортники выходили на пляж, а рыбаки сгружали из карбасов камбалу. По вечерам бульвар оглашался нестройной музыкой.