— Вы бежали из места заключения. Заковываем вас по предписанию прокурора.
Так впервые я оказался в цепях.
Я был заключен в подвальную одиночку. Окно с толстой решеткой — высоко под потолком, наравне с землей. Я видел ноги прогуливающихся арестантов.
Кто-то заглянул в окно и спросил:
— Как ваша фамилия?
— Малаканов, — ответил я.
Так у меня завязались связи с заключенными.
Через две недели меня вызвали в контору, передали военному конвою и с партией арестантов отправили в Керчь. Путь наш лежал через Феодосию. В феодосийской тюрьме нас встретили сурово. Перед нашим прибытием был совершен из этой тюрьмы побег, причем было убито шестнадцать человек тюремной стражи.
Когда мы пришли в тюрьму, с моря дул сильный ветер, шел мокрый снег. Во дворе тюрьмы всех нас раздели догола и держали голых и босых на обледенелой земле. Потом стали по одному направлять в помещение тюрьмы. Я вошел первый, согнувшись и поддерживая цепь рукой. Как только я перешагнул порог тюрьмы, на меня посыпались удары прикладами. Сбили с ног. Я поднялся — меня опять начали бить. По лестнице в верхний этаж меня волокли, как куль с мукой, и втолкнули в камеру.
Так одного за другим «обработали» всех, приведенных в тюрьму вместе со мною. Все были в крови. У меня шла кровь носом и горлом, из ссадин на голове сочилась кровь. На ногах кандалами была содрана кожа.
Я с трудом поднялся и лег на голые нары.
Вскоре принесли нашу одежду и бросили в камеру. Одеваться никто не мог, все лежали. Попросили пить. Арестанты, раньше нас запертые в этой камере, дали нам воды.
— Ну и разделали же вас!.. — проговорил кто-то из арестантов.
В феодосийской тюрьме мы пробыли две недели. Били нас за это время два раза.
Наконец меня вызвали с вещами в контору, и я отбыл в пароходном трюме из «гостеприимной» Феодосии к месту своего назначения, в керченскую тюрьму.
В керченской тюрьме меня встретил ее начальник Вольский, старик с седой раздвоенной бородой. Он прочел открытый лист, где предписывалось держать меня в одиночном заключении.
— Ну вот, извольте, куда я вас дену? У меня вся тюрьма забита. Вы, что же, и от меня будете убегать?
— Не сейчас, отдохну немного.
— Ну нет, от меня не удерете. Пахомов! Освободить камеру номер первый и поместить в нее Малаканова!
Новый 1908 год я встречал в тюрьме. Наступление реакции после подавления первой русской революции усиливалось. Тысячи революционных рабочих и крестьян были расстреляны и повешены. Особенно жестоким преследованиям подвергались большевики. Царские ищейки искали Ленина, который жил тайно в Финляндии. Они хотели расправиться с вождем революции. Ленину с опасностью для жизни удалось перебраться за границу в декабре 1907 года. А через три месяца в Баку был арестован товарищ Сталин и отправлен в ссылку.
Большевики ушли в глубокое подполье, занялись перестройкой своих рядов и определением тактических задач, диктуемых новыми условиями борьбы. Перед большевиками встала практическая задача пересмотра методов революционной работы в тягчайших условиях победившей реакции и при возросшем политическом сознании широких народных масс.
Большевики, направляемые Лениным и Сталиным, уверенно шли по революционному пути, по пути организации, подготовки широких масс рабочих и крестьян к новой революции.
Одиночка, куда меня, закованного «в кандалы, поселили в керченской тюрьме, оказалась мрачнее симферопольского подземелья. Пол камеры был асфальтовый, стены на высоту человеческого роста выкрашены черной краской, потолок сводчатый, под потолком — небольшое окно с толстой решеткой, дверь снаружи и изнутри обита железом, железная койка прибита к стене, деревянный стол, табуретка и неизменная параша в углу — вот все «убранство» моего нового жилья. Коридорный надзиратель перенес к моей одиночке свой столик и табурет. Тюремный страж свирепо набрасывался на арестантов, пытавшихся заглянуть в «волчок» моей камеры.
По соседству со мной сидели какие-то молодые люди, по три человека в камере. Кто они и за что арестованы, мне долго не удавалось узнать. Надзиратель на мой вопрос ответил: «подследственные».
Прожить в одиночке мне, по-видимому, предстояло продолжительное время. Поэтому к установленному для меня режиму я отнесся с философским спокойствием, занявшись продумыванием пройденного мной революционного пути.