— А вы поищите, может быть, окажется.
Следователь ушел.
Через несколько дней я получил с воли записку: «Найди родных, могут послать на опознание». Подписи не было. Я понял, что кто-то из нашей партийной организации связался со следователем и ищет путей моего освобождения. Возможность пойти на опознание была соблазнительной, и я решил попробовать.
Я начал переговоры с товарищами. Решено было использовать родственные связи рабочего севастопольского порта Мишустина, близкого товарища и односельчанина одного из заключенных. Мишустин уже несколько лет не был в родных местах. Родственники не знали, жив ли он. Говорили, что я на него похож, и если послать фотографию, то родные могут принять меня за него. Мои товарищи составили подробное письмо с поклонами всем родным и знакомым. Я переписал это письмо и стал ждать ответа.
Время тянулось медленно. Опять приехал следователь и учинил мне допрос, более настойчивый, чем в первый раз.
— Ну что, надумали?
— Ничего не надумал. Думать вам поручено, вы и думайте.
— Придется вам в арестантских ротах четыре года попариться.
— Ну что ж, теперь много народу, по вашей милости, по российским тюрьмам парится.
Следователь, подумав немного, сказал:
— Вы все же открыли бы родных-то…
— Злы они на меня, не признают…
Следователь, подавляя улыбку, проговорил:
— А вы попробуйте.
На этом допрос окончился. Из поведения следователя я убедился, что через него с воли тянется ко мне невидимая нить. ;
Скоро пришло письмо от «родных». Старики подробно описывали, какую радость доставило им письмо, и горевали, что сын их попал в тюрьму. Это письмо взволновало меня, как будто оно действительно было от родных. Эту ночь я не спал. Картины воли, новой работы волновали меня до утра. Необходимо было изучить состав всей моей «родни». Товарищи прислали мне список вместе с подробным описанием села. Прошло немало времени, пока я все это усвоил.
Тогда я послал начальнику тюрьмы заявление, что хочу видеть следователя. Дня через три он приехал.
— Здравствуйте. Что скажете нового?
— Хочу открыть вам мою фамилию.
— Да? Слушаю.
— Моя фамилия — Мишустин. Зовут меня Иваном.
Следователь вынул из папки бланк протокола.
Я подробно ответил ему на вопросы о моей родословной. Следователь с удовлетворением закончил протокол и дал мне подписать. Ничего больше не сказав, он ушел. Я не особенно верил в возможность освобождения и не волновался.
Весна кончилась, наступил июнь.
Хороши в Крыму летние ночи! Небо темное, бездонное, природа безмолвна, и это безмолвие так торжественно и величаво, что вслушиваешься в него, ждешь чего-то необычайного.
В одну из таких ночей я стоял на столе у окна камеры и через решетку всматривался в темное небо. Голубоватые звезды шевелили своими короткими лучами. Тишина стояла необычайная, лишь изредка нарушала ее наводящая тоску перекличка часовых: «Слу-у-у-ша-ай!»
Вдруг кто-то негромко и грустно запел:
Как дело измены, как совесть тирана, Осенняя ночка темна.
Темней этой ночи встает из тумана Видением мрачным тюрьма.
Кругом часовые шагают лениво;
В ночной тишине то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо: «Слу-у-у-ша-а-ай!»
Раздался хриплый голос надзирателя:
— Эй, ты! Довольно! Распелся там!
Песня внезапно оборвалась.
Очарование было нарушено. Я лег на жесткую койку.
Прошел месяц. Меня опять вызвал следователь.
— Вашу фотографию родные признали. Необходимо выяснить еще некоторые вопросы. Вы прошлый раз не указали, что у вас есть дядя. Как его зовут?
«Э-э! Чтоб он провалился, этот самый дядя! Чорт его знает, как его зовут!»
Надо было, однако, что-то ответить.
— Есть один дядя, которого я с малых лет не видел и почти не знаю его, а зовут дядю Александром, кажется…
— Андреем, — пробурчал следователь себе под нос.
Он равнодушно перелистывал дело. Я стоял, как провинившийся школьник, и ждал, в какой ядовитой формуле следователь выразит мой провал.
Но он неожиданно заявил:
— Вашу личность можно считать установленной. Еще одна формальность, и обвинение вас в бродяжничестве будет снято, вы будете переданы политическому следствию.
— Какая еще формальность? — спросил я.
— По закону мы должны предъявить вас вашим родным для личного опознания. Для этого надо послать вас на родину. Заявлений у вас ко мне не имеется?
— Нет, не имеется.
Следователь ушел. Меня отвели в одиночку, а на следующий день вызвали к старшему надзирателю.