Вечерний чай я пил, не слезая с лошади. Хозяин давал мне посоленный ломоть черного хлеба и деревянную чашку теплого чаю. На закате солнца мы кончали бороньбу. Слезть сам с лошади я был уже не в состоянии. Меня снимал хозяин. Он распрягал лошадей, и мы садились ужинать. После ужина ехали на пастбище в ночное — кормить лошадей.
В ночное съезжались со всех заимок. Горели костры. Лошади паслись на лугу, отдыхая от гнуса. Мужики собирались у костров. Старики ложились спать, молодежь пела песни.
Однажды мой хозяин приехал в ночное один, без меня. Мужики, сидевшие у костров, закричали ему:
— Захаров, куда Петрушку девал?
Захаров оглянулся: ни меня, ни лошади, на которой я ехал, не было.
— Ах мать ты моя! Да как же это? >
Хозяин поскакал обратно. На половине дороги он нашел меня. От усталости я уснул на лошади, а потом вместе с войлоком, заменявшим седло, свалился на землю и даже не проснулся. Умная лошадь паслась тут же, возле меня.
— Экий ты недотепа! — журил меня хозяин. Чтобы я опять не свалился, он взял меня к себе на лошадь. Когда Захаров привез меня в табор, мужики упрекали его:
— Не свой мальчонка-то, так и не жалеешь!..
— Ничего, приобыкнет, — отвечал хозяин.
До половины лета я работал у Захарова. «Приобык», хотя от укусов мошкары опухло все лицо: не видно было глаз.
Почти за два месяца работы Захаров уплатил мне три рубля. Когда мать запротестовала, он прибавил еще рубль. Даже после надбавки получилось не по пятнадцать, а по десять копеек в день.
— Копейки отбираешь, обидеть ладишь, — упрекала кулака мать.
— Что ты, что ты!.. Ведь в праздники-то он не работал. А потом дожди… Кормил тоже. Какая же тут обида! Я всей душой… Ты, матушка, не обижайся…
По селу прошел слух, что приехало новое начальство. Прежняя власть — заседатели — будто бы упразднена.
Действительно, заседатель вместе со своей семьей укатил на тройке в город. За ним повезли несколько возов его имущества.
Новая власть имела и название новое: «крестьянский начальник».
Деревенские «политики» считали, что при новом начальстве жить будет легче: крестьянский начальник будет проводить новые законы. Что это за новые законы, никто толком не знал. Скептики говорили: «Хрен редьки не слаще; тот драл и этот драть будет».
Вслед за крестьянским начальником приехал мировой судья. Так вместо одного начальства — заседателя — появилось двое.
Новый начальник, человек молодой, порывистый, как будто действительно взялся за дела всерьез. На сходе он сказал:
— Порку розгами я считаю пережитком варварства и поэтому отменяю.
Насчет варварства мужики не поняли, а насчет отмены розог не поверили.
— Врет, — решили они.
Далее крестьянский начальник объявил, что все постановления заседателя, которые противоречат законам, он отменит, а жалобы и заявления крестьян будет рассматривать сам.
Крестьяне спросили:
— А как насчет недоимок и повинностей? Будет облегчение?
Начальник немного помялся, потом решительно ответил:
— Платить надо. И повинности — выполнять.
— Понимаем… — отозвались мужики.
Разговор с «новой властью» не удовлетворил крестьян.
— Начальство, оно всегда начальство, — коротко заключили они.
Несмотря на такой скептицизм, жалобы начальнику посыпались со всех концов села. Беднота пыталась добиться облегчений. Подал жалобу и мой отец: он просил заставить Толстикова вернуть сына и землю.
Жалобу писал наш доктор. Он возлагал большие надежды на «новую власть».
— Понимаешь ты, старик, ведь это новые веяния, ломка старого полукрепостного уклада.
Отец только отмахивался рукой:
— Што там нового?.. Мальчонку бы выручить.
Начальник разобрал жалобу отца. Выяснилось, что Толстиков держал брата в течение трех лет незаконно, что одно только пользование нашей землей погашало долг с лихвой. Толстикову было приказано вернуть отцу сына и землю. Начальник сказал отцу, что он может возбудить иск против Толстикова. Но отец решил держаться мудрого правила: «с богатым не судись». Он был рад и тому, что сына и землю вернули да от долгов избавили.
При новом начальнике слетел старшина. Выбрали нового — смиренного хитреца, Захарова Петра Демидовича, моего хозяина. Захаров старался итти в ногу с начальством, но в сторонке шепотком говорил:
— Блажит барин. Приобыкнет скоро.
«Новые веяния» действительно далеко не продвинулись. Коренной для крестьян вопрос о недоимках и повинностях не был затронут. Повинности — дорожное строительство, перевозка солдат и арестантов и ряд других обязанностей — ложились тяжелым бременем на середняка и на бедноту. Раскладка повинностей производилась поровну на каждое хозяйство. Кулак, имевший до десятка рабочих лошадей, давал лошадь раз или два в неделю и не чувствовал себя обремененным. Середняк, отдавая одну из своих двух или трех лошадей, испытывал большой ущерб в хозяйстве, особенно во время пахоты. Бедняк же с одной лошадью, когда ее отрывали от работы, буквально терпел бедствие.