— Ну, бродяга, давай расковываться, — сказал он.
Кандалы были сняты. Когда я пошел, то почувствовал неудобство: мускулы ног, привыкшие поднимать тяжесть кандалов, действовали с той же силой, и когда я делал шаг, ногу как будто подбрасывало. Но я ликовал: «Нет цепей!» Сняли с меня и арестантскую одежду, выдали мое заплесневевшее на складе одеяние. Я почувствовал себя почти на свободе. Начальник тюрьмы предложил мне перейти в «политический дворик», но я попросил до отсылки оставить меня в одиночке. Мне не хотелось расставаться с молодежью. Теперь я имел возможность общаться с нею свободно. Надзиратель мне не препятствовал.
С воли прислали мне явку в Харьков и три рубля.
В конце сентября я был отправлен с очередной партией арестантов в тульскую тюрьму, так как «мое» село находилось в Тульской губернии. В открытом листе значилось: «Следует для удостоверения личности». Приписки «склонен к побегу» уже не было. Это сильно облегчало мое положение.
Во дворе феодосийской тюрьмы нас встретила толпа надзирателей. Началась «приемка». Раздевали догола, прощупывали все швы одежды. Старший надзиратель спросил:
— Куда идешь?
— Домой, для удостоверения личности.
— За что был арестован?
— Паспорт потерял. Арестовали на облаве.
— Кучко, принимай!
Я начал было одеваться, но сейчас же получил затрещину и свалился на землю.
— Иди так… в камере оденешься!
Я схватил свое барахлишко. Не утерпел, оглянулся на старшего и бросил:
— Зверье!
Ударами меня свалили на землю. Надзиратели били меня сапогами. Но я, сжав зубы, молчал и лежал, не двигаясь.
— Тащи его! — крикнул старший.
Меня схватили за руки, поволокли вверх по лестнице и впихнули в пересыльную камеру. Вслед за мной бросили и мою одежонку. Я встал, оделся, вымыл холодной водой окровавленное лицо. На боках было несколько кровоподтеков, на виске — кровавая рана.
— Жив, значит по-божески били, — встретили меня арестанты.
— Действительно, «по-божески» — на ногах стою.
После первого «приема» меня больше не трогали. На пересыльных обращали мало внимания.
Время тянулось медленно и нудно. Тюрьма была придавлена жестоким режимом. Через две недели меня вызвали «с вещами» и передали в числе других арестантов конвою. Партия состояла человек из тридцати. Большинство шло на каторгу; некоторые были закованы не только в ножные, но и в ручные цепи. Нас разместили в вагоне и объявили, чтобы никто без разрешения часового не вставал со скамьи: можно было только сидеть или лежать.
На третий день мы приехали в Тулу. Меня и еще двоих арестантов вывели из вагона и передали местному конвою. Нас водворили в огромную старинную тюрьму. Пересыльная камера была очень большая, с цементным полом. Никакой постели не полагалось. Люди спали прямо на цементе. Мне пришлось особенно плохо: подостлать было нечего. Вшей столько, что было даже видно, как они ползали по полу.
Политических в камере было четыре человека: двое шли в административную ссылку, а третий, как и я, — на родину.
Наконец меня извлекли из тульской тюрьмы и передали уездному исправнику. Из Тулы, под конвоем трех стражников, на подводе, меня отправили в Богородицкий уезд. Там присоединили к партии в пять человек и под конвоем пяти стражников отправили дальше. Шли по безлесным полям, ночевали в волостной каталажке. Через два дня, к вечеру, мы подошли к густо заросшей лесом глубокой балке. Все изрядно устали. Конвойные, закинув за плечи винтовки, лениво покачивались в седлах. Присмотревшись к балке, я решил, что лучшего случая не представится и подготовился к прыжку.
Как только мы поровнялись с балкой, я шмыгнул мимо конвойных, в мгновение ока пробежал отделявшее меня от балки расстояние и нырнул в лес. Стражники, как я и предполагал, растерялись. Пока они сдергивали с плеч винтовки, пока открыли огонь, я уже был далеко. Быстро отыскал я ложбинку, заваленную листьями, и зарылся в них.
По окраине балки затопали копыта лошадей. Стражники проскакали по окраине лесной чащобы, сделав несколько выстрелов. Посовещались немного и отправились дальше. В яме я пролежал, пока не стало темнеть. Не слыша больше топота копыт и никакого подозрительного шума, я вылез из ямы. Вышел на лесную полянку и с удовольствием растянулся на сухой тепловатой земле. Потянуло ко сну. Но я решительно вскочил и, выйдя на опушку леса, направился прочь от балки. Ночь была темная.
Я шел все прямо. Куда выйду — не знал.
Шел всю ночь. Пересекал перелески, овраги, балки, далеко обходил деревни. Послышался свисток паровоза. Тускло мелькнули огни разъезда. Я обрадовался и прибавил шагу. На разъезде стоял воинский поезд.