— Ребята, куда едете? — спросил я в открытую дверь теплушки.
— В Тулу. А тебе куда надо?
— Тоже в Тулу. Подвезете?
— На бутылку давай, подвезем.
Я влез в теплушку, вынул свою заветную трешницу и передал солдату. Он дал мне сдачи. В одном конце вагона стояли лошади и, пофыркивая, жевали сено.
Я забрался туда и улегся на душистом сене. Солдаты пили водку и разговаривали, лошади постукивали копытами. Вскоре я крепко заснул.
Разбудили меня в Туле. Я решил пройти по тульским улицам в надежде случайно натолкнуться на кого-либо из своих. Случая не представилось; я вернулся к вокзалу. Здесь без паспорта было опасно. Я вышел за семафор, уселся на шпалы и стал раздумывать, куда направить свои стопы. Ехать в Харьков?
Меня предупредили, что явка там сомнительная. В лучшем случае зря время потеряю, а в худшем — могу провалиться. Надо пробираться на север, где меня не знают. Но там придется жить без связей… Надо попробовать. Начну работать сам, а там, может быть, и связь удастся установить. «Айда, Петруха, на север!» — решил я и зашагал по направлению к Москве.
Шагал бодро до самого утра, пропуская попутные поезда. «Эх, чорт вас побери, счастливцы!» — завидовал я пассажирам.
Так я шагал, отлеживаясь ночами под копнами сена или под звездным шатром.
Копейки мои таяли, я туже подтягивал пояс. Однажды на разъезде застал товарный поезд. В одном из вагонов, свесив ноги наружу, сидел татарин.
— Довези, друг, до Москвы.
— Подвезем. Влезай и прячься за мешки.
Я влез в вагон, наполовину заполненный корзинами с яблоками и мешками с сушеными вишнями. Татарин оказался приказчиком фруктовой фирмы. Ехать ему было скучно, и он охотно согласился подвезти меня до Москвы.
— Сиди там и кушай яблоки. Когда поезд пойдет, здесь сядешь. Надо, чтобы кондуктор не знал.
Когда поезд двигался, мы сидели в дверях и мирно беседовали. Когда он подходил к станции, я опять прятался. Татарин с увлечением рассказывал, какие в Крыму сады, какой виноград… «А вино — аллах в раю не пьет такого!»
— Ты много пил такого вина?
— О, нет! Хозяин пил.
Ночь спускалась на землю. Поезд медленно проходил мимо какого-то большого села. На западе чуть белела полоска угасающей зари. Татарин курил. Огонек цыгарки то вспыхивал, то погасал. Колеса вагонов мерно постукивали на стыках. Мы сидели молча. Вдруг где-то близко молодой чистый голос затянул:
Песню подхватил стройный хор. Пели по-деревенски, с растяжкой и вариациями. Удаль песни сочеталась с грустью. Получалось сильно и волнующе. Я долго находился под впечатлением песни и уснул только под утро.
Татарин разбудил меня.
— Вставай, друг. Подъезжаем к Москве.
На последнем разъезде я слез и пошел пешком. Скоро я был в Москве. На оставшиеся деньги купил у лоточника две лепешки. Одну тут же съел, а другую положил в карман.
Куда итти? Постоял у Красных ворот, огляделся по сторонам, увидел городового и подался к Николаевскому вокзалу. Станционные пути были обнесены деревянным забором. Я долго прилаживался, где бы перемахнуть и не наткнуться на стражу. Наконец благополучно перебрался и, выйдя за семафор, зашагал в сторону Петербурга. Съел вторую лепешку. Храбро шагая, все туже и туже стягивал свой пояс.
К вечеру стало невмоготу. Я зашел в железнодорожную будку. За столом сидела женщина, окруженная малышами. Все ели окрошку из кваса с хлебом. Бедность глядела из всех углов. Я не решился попросить хлеба, слова застряли в горле. Женщина взглянула на меня и спокойно сказала:
— Хлебушка, небось?
— Да, тетя, с утра ничего не ел…
— И-и, сколько ноне народу ходит! Всё идут и идут. Жить стало тесно, что ли?
— Не тесно, а душно стало жить, тетя.
Женщина достала с полки каравай и отрезала небольшой кусок.
— Душно, говоришь? — она задумалась. — Невдомек чего-то. На, подкрепись.
Хлеб она круто посолила.
— Не взыщи, больше дать не могу. Видишь, сколько у меня едоков-то.
Я поблагодарил, вышел на крыльцо и стал с жадностью уплетать посоленный хлеб. Потом пошел к колодцу, напился холодной воды. Отдохнул немного и отправился дальше. Заморосил мелкий дождь. Ночь я провел под копной сена.
Так день за днем шагал я то по шпалам, то по тропинкам, ночуя под копнами и раз в день выпрашивая у будочниц хлеба. Однажды я не мог найти копны сена, а под дождем изрядно промок. Спросил у будочника, где бы укрыться на ночь. Сторож показал мне тропинку через густой лес. Тропинка вела в деревню. Лес шумел и обдавал меня холодными каплями. Через полчаса я добрался до деревни. Собаки встретили меня остервенелым лаем. Было темно, в избах светились огни. Из крайней избы вышел крестьянин.