В ничтожных результатах своей деятельности постепенно убедился и сам крестьянский начальник. Энтузиазм его понемногу увял, и он стал исполнять дела небрежно. Власть прибрал к рукам хитрый старшина Захаров.
Доктор со времени моей болезни часто заходил к нам. Он предложил брату стать оспопрививателем и брался научить его этому:
— Специальность будешь иметь и шесть рублей в месяц жалованья.
Должность оспопрививателя непрерывной службы не требовала: нужно было время от времени объезжать деревни и прививать оспу детишкам. Отец и мать дали согласие. Шесть рублей были большим подспорьем в нашем тощем хозяйстве.
Наступил 1891 год. Старшая сестра Пелагея вышла замуж. К страде из города приехала сестра Наталья. Она дала отцу пятнадцать рублей. Отец за восемнадцать рублей купил вторую лошадь.
Жить стало легче. Убогая наша изба казалась уютнее, приветливее. Отец приободрился, стал меньше пить.
На рассвете отец запрягал пару лошадей в телегу, набрасывал в нее сена. Наталья, Степан и я, еще полусонные, заваливались на сено. Приятно было выезжать в поле прохладным утром. Потом мы втроем жали хлеб, отец кормил по межам лошадей, готовил обед, чай, складывал снопы в копны. С вечерней зарей мы покидали поле. Утомленные, усаживались опять в телегу.
Мать радостно встречала нас и заботливо кормила ужином.
Кончилась страда. Убрали хлеб в скирды. Наталья опять уехала в город.
Я пошел в школу заканчивать последний год учебы.
Нашему сельскому врачу пришла в голову блажь— усыновить меня. Пришел он к матери.
— Отдайте мне мальчонку, пусть он будет у меня вместо сына.
Мать испуганно замахала на него руками:
— Нет, нет, барин! Одного едва выручили, а ты другого хочешь…
— Ах ты, чудачка! Он ведь у меня вместо сына будет. Учить я его буду, одевать…
Степан уже был взрослый. Он и отец управлялись с домашней работой. Мне дома делать было нечего. Недолго упиралась мать, уговорил ее доктор. Согласилась.
К доктору я пошел охотно. Быстро освоился. Ездил с бочкой за ключевой водой, ходил за коровами, помогал прислуге на кухне. В свободное время, в отсутствие доктора, я забирался к нему в кабинет. Там у него была собрана большая библиотека. Доктор не раз заставал меня в кабинете за чтением книг.
— Любишь книгу? Это хорошо. Люби, брат, ее: из нее многое узнаешь. Только надо читать с разбором, а не как попало.
Доктор сам стал подбирать и давать мне книги. Так я прочел всего Майн-Рида, Жюля Верна, сказки Пушкина, «Капитанскую дочку». Пугачев представлялся мне необычайно большим и сильным. Меня потрясло, что его поймали, посадили в клетку, закованного цепями, и потом четвертовали. Прочел я Генриха Сенкевича — «Огнем и мечом», «Речь Посполитая». Заглоба и пан Володиевский казались мне могучими героями. Прочел «Последний литовский набег» Мицкевича и много других книг. Доктор терпеливо и умело приучал меня к книге.
Он обходился со мной, как с сыном. Но его жена меня не любила. Она относилась ко мне сурово и звала меня замарашкой. Правда, основание для этого она имела: я частенько делал набеги на ее банки с вареньем, запуская в них свою пятерню.
Доктору не нравилась моя старенькая шубенка, и он решил одеть меня прилично. Сшили серую куртку, серые брюки, серое меховое пальто, купили ботинки и барашковую шапку.
Появился я в новом костюме в школе. Взялись за меня мои товарищи:
— Барчук! Барчук!
Не давали мне проходу и до того меня этими насмешками обидели, что, придя домой, я сбросил всю мою новую одежду и опять оделся в свое старое. А доктору заявил, что носить новую одежду не буду.
— Почему не будешь? Ах ты, дикарь!
— Ребятишки барчуком дразнят…
Доктор сначала хохотал, но когда я категорически отказался носить новую одежду, он строго приказал мне надеть ее. Но я заупрямился. Забрал свою старую одежонку, залез на сеновал, бросил «барскую» одежду, облачился в свою и убежал домой. К доктору я больше не вернулся.
Мать состарилась, стала плохо видеть. Она не могла забыть погибшего Григория: часто и подолгу плакала. Мне опять пришлось наниматься к кулаку Захарову.