1912 год был годом развертывания пролетарских сил. Предвидение В. И. Ленина о неизбежности нового революционного подъема полностью оправдалось.
Ленский расстрел в апреле 1912 года вызвал бурю возмущения в рабочем классе. Триста тысяч рабочих промышленных центров прекратили работу, требуя. возмездия режиму, породившему такие зверства. В газете «Звезда» товарищ Сталин писал в эти дни:
«Ленские выстрелы разбили лёд молчания, и — тронулась река народного движения.
Тронулась!..
Отсюда начинался подкоп во двор тюрьмы.
К стр. 252
Всё, что было злого и пагубного в современном режиме, всё, чем болела многострадальная Россия — всё это собралось в одном факте, в событиях на Лене.
Вот почему именно ленские выстрелы послужили сигналом забастовок и демонстраций».
До иркутской тюрьмы слухи о ленских событиях дошли в искаженном виде. Говорили, что рабочие захватили прииски, что администрация частью бежала, частью арестована рабочими. По другим слухам, наоборот, было расстреляно множество рабочих и почти все политические ссыльные.
Я попытался выяснить действительную обстановку через надзирателя. Но он после нашей попытки побега категорически отказался поддерживать связь с волей: «Следят теперь за нами, боюсь я». Связь порвалась. Прекратились и передачи. Я просил надзирателя прислушиваться, что будут говорить о ленских событиях. Он обещал. Сообщил, что генерал-губернатор Князев выехал на место, на Лену, для расследования. Утверждение моего приговора откладывалось на неопределенное время.
В начале мая в тюрьму прибыла первая партия арестованных ленских рабочих. В новой секретной оставили только смертников, остальных всех убрали и на их место поместили ленцев. Сразу выяснилась потрясающая картина событий. Ни о каком восстании не было и речи. Это было в своем роде повторение 9 января 1905 года, хотя и в меньшем масштабе.
К концу мая привезли еще одну большую партию ленцев. Новая секретная была набита битком.
После длительного следствия большинство арестованных ленцев по требованию общественности было освобождено. Учинить поголовную расправу царское правительство не решилось.
Прошло еще два месяца, а я все сидел в полном неведении о своей дальнейшей судьбе. Издевательства Магузы и Шеремета продолжались. Тяжелее всего было отсутствие связи с волей. Надзиратель категорически отказался встречаться с моим братом.
Однажды меня вызвали и повели в новую баню. Там меня сфотографировали.
— Для чего? — спросил я фотографа.
— По приказу начальника. Нам ведь не говорят, для чего.
В августе меня вызвали в контору. Я предстал перед врачебной комиссией. Осматривали не одного меня, а целую партию. Я спросил рядом стоящего арестанта:
— Это что за осмотр?
— На каторгу отбирают.
«Видимо, меня отправляют на каторгу. В чем же дело? Почему не объявляют — заменили казнь или нет?»
Прошло еще три месяца, меня никуда не отправляли.
В первых числах декабря, утром, когда еще было темно, меня вызвали. Но повели не в контору, а на пересыльный двор, и ввели в пересыльный барак. В бараке конвой принимал партию для отправки на каторгу. Мне дали бродни, полушубок и халат. Начальник конвоя просмотрел мой открытый лист, опросил меня. Я стоял рядом с начальником и успел прочесть на открытом листе слова, подчеркнутые красными чернилами:
«ОРГАНИЗАТОР ТЮРЕМНЫХ БЕСПОРЯДКОВ, СКЛОНЕН К ПОБЕГУ».
Начальник приказал внимательно осмотреть мои кандалы и наручни и отвести меня в сторону от толпы каторжан. Из открытого листа я узнал, что мне назначено двадцать лет каторжных работ.
Я ликовал: «Заменили, ухожу…» Словно непомерная тяжесть свалилась с моих плеч. Казалось, что не может быть хуже того, что было здесь, в этой проклятой тюрьме. Отходили куда-то в туман Шереметы, магузы, гольдшухи и вся эта сволочь, которая так злобно терзала меня…
Мороз на дворе стоял жестокий: свыше сорока градусов. Опытные люди одевались как можно удобнее, не перегружая себя, не одевая ничего лишнего. Неопытные напяливали все, что могло греть. Каторжан собралось человек триста, почти все в кандалах. Гул голосов и звон железа наполняли пересыльную камеру.
Наконец всех построили и проверили.
— Выходи на двор!.
Стали выходить и строиться попарно. На дворе нас еще раз пересчитали, потом больных стали рассаживать на сани. К моему удивлению, выкликнули и меня.