Касьян привёл Варфоломея. Отец подтянул его за рукав поближе.
— Скажи-ка, что кушал ныне? — спросил его.
— Хлеб ел и квасу.
— А прошлый день?
— Молоко, кашу тыквенну.
— Так. А пироги с визигой, а оладьи, кисель?.. было второго дня?
— Было. А пирога не ел.
— Пирога ты не ел, — отец отряхнул стружку с рубахи его. — Ты, говорят, у нас звериный язык ведаешь. По-кошачьи умеешь молвить?
— Нет.
— А по-телячьи?
Варфоломей посмотрел на отца.
— Нет.
— И по-гусячьи нет?
Покрутил головой.
Отец приобнял его.
— Ну, иди. Где там Стефан с Петром?
— Петяне маманя наказала дома быть, она его стричь будет. Стефан — не знаю.
За него ответил Касьян:
— Стефан коней шукает, нать. Семён троих недосчитал на лугу, растреножились, побёг ловить их, ну и он напросился с ним.
— На ближнем?
— А вот, у реки. Да не уйдут, куды они денутся.
Варфоломей поклонился, чтобы уйти, но отец придержал его.
— Ступай-ка и ты, пособи брату, посмотри там по бережку. За вешки только не забредай…
— Они уж должно поспели, чего зря мальца гонять, — пожалел Мина.
— Ничего, заодно хоть проветрится, а то который день дома сиднем. Ступай, ступай…
Варфоломей выбежал на улицу, мимо деда Назарки, старого боярского служки, смазывавшего дёгтем ворота.
— Ты далёко ль, бегляш? — окликнул его.
— Тятя наказал со Стефаном коней сыскать.
— Ну, бежи. Они там, у излучины!
Солнце садилось. Дохнуло с лугов сладкой осенней стынью. Варфоломей побежал по росе вдоль тына.
За тыном гурьба ребят. Лопоухий мальчишка тараторил считалкой:
— Летела сова из красного села, села сова на четыре кола…
— Глянь, глянь — Варька!
— Варька, ты куды? Айда к нам!
Смотрели вслед ему.
— Чудной.
— С ним конаться нельзя, заикой будешь. Да! мне мамка наказывала!
— Сызнова, сызнова, теперь я конаю! Пера, эра, чуха, рюха, пята, сота, ива, дуба, мака…
На берегу было пусто.
Варфоломей, дойдя до камня, над которым торчали две жерди с зарубками на конце, повернул обратно. По реке плыл туман… Впереди за деревьями мелькнули всадники с лошадью…
Он крикнул:
— Стефан!
Крикнул ещё и побежал через рощу…
Под дубом наткнулся на человека. Незнакомец, накрытый с головой во всё чёрное, застыл в молитвенной позе.
Подойдя ближе, Варфоломей увидел схимника. Старец стоял на коленях, сложив на груди руки…
— Отче, ты кто?..
Монах будто не слышал. Варфоломей ждал ответа… глядел на него, не смея пошевелиться.
Черноризец положил поклон, поднялся на ноги.
— Чего тебе, чадо? — взглянул приветливо.
— Отче, отчего я молюсь, а всё всуе! не даётся грамота мне!..
— Хочешь постичь её.
— Всей душою, отче! Хочу, чтобы мне… чтобы разбирать Писание. Ребята же все чтут по «Часовнику», я один не смыслен, и я…
— Бога просил.
— Да, я просил Его, и маманя просила, но… Помолися хоть ты за меня. Отче, пусть даст разумения!..
— А веруешь ли, что подаст?
— Верую, взаправду верую!
— Коли так, помолимся оба.
Он воздел руки к небу, молился безгласно. Варфоломей шептал усердно свою молитву…
— Аминь, — произнёс вдруг монах.
— Аминь.
Черноризец достал ковчежец, держа, словно драгоценность. Вынул кусочек просфоры, поднёс к устам ему.
— Скушай.
Потом спросил:
— Сладко ли?
— Сладко вельми… паче мёда!
— Ну, вот, — улыбнулся старец.
Нагнулся и поцеловал его.
— Не скорби, чадо, отныне о неразумии своём. Несть сего. Гряди с миром, Варфоломей, подобает спешить тебе.
Но Варфоломей не трогался с места.
— Чадо, я благословил тебя, и ты не думаешь уходить. Вон уже ищут тебя.
Варфоломей упал на колени.
— Отче, прости меня, мои родители очень любят таких, как ты…
— Чего же ты хочешь?
— Хочу, чтобы ты пожаловал в дом наш. Отче, пожалуй к нам! — поклонился в траву, и замер.
— Хорошо, я пойду с тобой.
Они пошли рядом, в лучах заката, и скоро набрели на Прокшича, растерянного и измотанного в бесплодных поисках.
— Варейка! куды же ты делся-то, ну? Всё ж обегали сорок раз!
— Мы там под дубом…
— Каким дубом? под тем, что ль? Да-к только что был у него, рыскал везде, как пёс, и не зрел никого, что ты… Пойдём-ка скорей домой, отец-то с маткой извелись, поди… Ох, милый, ну, слава Богу, сыскался! Стефан вернулся, а тебя нету! Касьян к засеке побёг искать…
Вышли на дорогу. Прокшич всё оглядывал старца.
— Ты, божий человече, ты не с Григорьева затвора будешь ли? Дюже образ учёный твой. Я слыхал…