Корабль продолжал ходко резать форштевнем гладь океана, которую уже начали морщить барашки волн. Вскоре волны стали перехлестывать через борта, хотя ветра по-прежнему не было и небо оставалось чистым, безоблачным, густо-синим, напоминающим глубокий омут. Лишь солнце, клонившееся к горизонту, подернулось оранжевой дымкой.
Однако шторм – в мертвом молчании океана – вскоре начал стихать, толчея волн улеглась, наступил странный штиль, океан успокоился и превратился в гладкое синее стекло с прожилками водорослей и прозрачных потоков в его толще.
«Одуванчик» приблизился, продолжая раскачиваться, как это делают земные растения в ветреную погоду. Стали заметнее детали на его стволе – странные наросты, похожие на ажурные грибы или каповые вздутия на стволах земных деревьев. Пушинки, образующие белесый шар «одуванчика», тоже увеличились, но так и остались пушинками, белыми парашютиками с более темными зернышками.
На корме появились еще двое соотечественников предка Тараса, одетые точно так же. Они рассматривали некоторое время «одуванчик» в бинокли, затем обошли с десяток «кнехтов» на палубе корабля и скрылись внутри одной из сигаровидных гондол. Спустя минуту гондола вырастила два полупрозрачных побега, которые развернулись веерами и превратились в своеобразные паруса или скорее стрекозиные крылья. Затем с металлическим лязгом гондола отделилась от палубы и косо устремилась вверх, набирая высоту. Вскоре она превратилась в летящее семечко клена и скрылась на фоне «кроны одуванчика».
Холодея, Тарас наконец оценил размеры этого искусственного сооружения. Высота его достигала не менее десяти километров, а диаметр «пушистого шарика» – около километра.
Кто же строил этот «одуванчик»? – подумал Тарас с невольным уважением.
И услышал неожиданный ответ подсознания:
«Бинан-аниа-вомбата».
Тарас даже оглянулся – в пределах чувственной сферы, чтобы определить, кто с ним заговорил, никого не увидел и сообразил, что получил не вербальный ответ, а психофизический, энергоинформационный, прямо на слуховой нерв, так как тело продолжало оставаться не только носителем его сознания, но и памяти рода. По сути, он разговаривал сам с собой, не всегда понимая «перевод».
«Повтори еще раз, но на русском языке», – попросил Тарас предка.
«Одуванчик» – это Говоритель Слова Власти, – прилетел шелестящий ответ сознания предка, адаптированный под мысленное восприятие Тараса-потомка. – Его строили из собственных тел лепидоптеры, разумные бабочки».
Только теперь Тарас понял, что наросты на «стебле одуванчика», издали похожие на чешуи или колонии грибов, на самом деле представляют собой «скелеты», точнее, хитиновые остовы бабочек.
Корабль замедлил ход.
На палубе откуда-то появились еще несколько «людей», принялись откидывать колпаки с «кнехтов». Предок Тараса в этой процедуре не участвовал, изредка поглядывая на вырастающий над водой гигантский Говоритель Слова Власти.
Внезапно раздался длинный скрип – как ножом по стеклу, и спутники Тараса попрятались на корме. Предок Тараса тоже спустился в люк по пояс, положил нижнюю пару рук на поднявшийся перед ним выпуклый щит с десятком членистых рычагов.
Появился летящий зигзагами аппарат в форме гондолы с веерообразными парусами-крыльями. За ним мчалась какая-то необычной формы машина – четыре блестящих прозрачных крыла, два гофрированных бочонка, лапы, длинное рыло с полушариями, отблескивающими, как драгоценные камни, змеевидный хвост. Тарас с содроганием сообразил, что это и есть представитель класса разумных бабочек – лепидоптер.
С черного рыла преследователя сорвалась молния, настигла аппарат «людей». Вспышка ослепительного сине-фиолетового света разнесла гондолу на куски, посыпавшиеся на палубу корабля. Отделившиеся от гондолы крылья, плавно кружась, упали в закипевшую воду.
Предок Тараса дернул за рычаги на выпуклом «пульте», и Тарас понял назначение «кнехтов», с которых сняли колпаки. Два из них выплюнули струи дыма, в течение секунды сформировавшие подобие ракет, эти «ракеты» понеслись к лепидоптеру и, несмотря на его скоростные маневры, настигли и превратили в дымные клочья, быстро растаявшие в воздухе.
Однако на этом инцидент не закончился.
От стебля «одуванчика» отделились еще две бабочки, устремились к кораблю, обстреливая его фиолетовыми и ярко-голубыми молниями. Пришлось и против них применять «зенитно-ракетный комплекс», метающий дымные псевдоракеты. Лишь после уничтожения защитников «одуванчика» предок Тараса снова поднялся на палубу корабля и сложил руки на груди, глядя на приближающийся Говоритель Слова Власти, словно давая знать, что он сделал свое дело.
Что имелось в виду под этим названием, Тарас в точности не знал, но догадывался, что это некий реализатор метаязыка, созданный Инсектами еще до Изменения. В настоящий момент он, очевидно, бездействовал, однако охранялся уцелевшими Инсектами и мог представлять некую ценность для тех, кто послал к нему экспедицию.
Вскоре стебель «одуванчика» превратился в гигантскую ажурную колонну толщиной в двести метров. Трудно было представить, что она смонтирована из «скелетов» лепидоптеров, скрепленных меж собой неведомым способом, но результат был налицо, и прочность сооружения поражала воображение, так как простоял «одуванчик» в океане по меньшей мере сотни тысяч, если не миллионы лет.
На палубу корабля высыпали четырехрукие члены экипажа и пассажиры – члены экспедиции. Корабль замедлил ход, обошел ствол «одуванчика» кругом и подплыл к одному боку, где виднелось большое рваное отверстие. Послышались металлически-свистящие голоса, спутники Тараса начали спускать на воду треугольные баркасы из кожистого материала, в котором Тарас признал хитиновые надкрылья и панцири колеоптеров – разумных жуков. Перволюди давно пользовались этим прочным и легким материалом, обнаружив колоссальные кладбища Инсектов, погибших во времена Изменения.
К стволу ушли четыре баркаса с четырьмя гребцами в каждом. Тарас ожидал, что и его предок пойдет на разведку, но ошибся. Пращур рода Горшиных остался на судне, выдвинув из люка на корме знакомый «пульт» с десятком рычагов разной конфигурации и цвета. Из «кнехта» под кормой вытянулась вверх гибкая мачта с зеркалом на конце, напоминающая удилище. Предок развернул его в сторону «одуванчика», подергал за рукоятки, и зеркало испустило пучок света, который уперся в основание колонны «одуванчика». Удилище оказалось прожектором, точнее, источником коггерентного света наподобие лазера.
Пучок света переместился с одного сочленения панцирей лепидоптеров на другое, но тела древних бабочек продолжали светиться, превращаясь в прозрачно-изумрудные друзы драгоценных камней, и Тарас вдруг поймал чужую мысль, развернувшуюся в смысловое поле, понятное его сознанию.
Скелеты лепидоптеров складывались не просто в прочное сооружение, но соединялись в Гипертексты, тексты метаязыка, представляющие собой «заклинания», особые руны, способные изменять реальность! При правильном их использовании, разумеется. Сооружение Инсектов реализовывало сферу воздействия на мир, составляя одно целое, объединяя мысль, слово и писание, в то время как в человеке метаязык оказался разделенным на три сферы. Человеческий язык по сути был кодом передачи информации, а не самой информацией. Только соединение языка, мысли и текста давало возможность потомкам Инсектов получить инструмент воздействия на реальность посредством слова. Хотя человек едва ли мог произносить Слова Власти, представляющие собой многомерные энергоинформационные пакеты, закрепляющие из возможных вероятностных состояний материи только те, которые были нужны обладателю Слова.
И еще Тарас окончательно понял, почему Аморфы, первые разумные коллективные системы Земли, провели Изменение, в результате которого размеры Инсектов уменьшились: разумные насекомые замахнулись на глобальный контроль над земной реальностью, грозя уничтожением всему Мирозданию. Их надо было остановить.
Светящаяся вязь тел-знаков текста продолжала разворачиваться спиралью вслед за движением «прожектора». Предок Тараса, очевидно, свободно читал этот «текст», и Тарасу даже показалось, что он тоже понимает смысл отдельных его фрагментов. Однако сознание вдруг начало плыть, мерцать и меркнуть, организм требовал отдыха, и путешественник по пространствам внутренней памяти с сожалением понял, что пора возвращаться в «свое время».