Владимир Возовиков
В ГОРАХ ДОЛГО СВЕТАЕТ
В ГОРАХ ДОЛГО СВЕТАЕТ
Роман
I
Перед закатом, в слабых лучах зимнего солнца, красноватый песок пустыни становился багровым. Вертолетное звено было только что обстреляно на пролете — Лопатин сам слышал щелчки пуль по левому борту, — и казалось Лопатину, что это его машины обрызгивают пустыню красным. Едва он отгонял нелепую мысль, как снова становилось не по себе: волны барханов, простершиеся от горизонта до горизонта, рождали ощущение полета над застывшим океаном чужой планеты, казалось, этот мертвый океан не имеет границ, а баки машин скоро опустеют, и тогда красные волны проглотят звено, как проглатывали пришельцев во все времена. При доворотах он оглядывался. Вертолеты шли растянутой вереницей, сверкая винтами и остеклением кабин в закатных лучах, похожие на усталых птиц, высматривающих себе присаду. Все здесь казалось неземным, кроме эфира. В наушники то и дело вторгались приглушенные горами и далью обрывки разноязыкой речи, куличиное тюлюлюканье морзянки, резанул по слуху животный рев, сопровождаемый музыкальной тарабарщиной, — на одной волне столкнулись голоса двух хриплоголосых исполнителей шлягеров. Лопатин даже усмехнулся: представилось, что они волтузят друг друга и таскают за волосы, стараясь переорать, под вой и хрюканье музыкальных машин и удары барабанов на пятачке темного душного зала, набитого болельщиками. Но где-то в пространстве сместились потоки магнита или открылось окно в невидимых горах — новая радиоволна вошла в кабину, смывая нечистоты эфира. Лопатин вздрогнул — таким теплом его окатило, словно весенний журавль пролетел, уронив свое небесное «кр-ру». Он не успел узнать композитора, лишь серебристый звук долго звучал в душе, расходясь до потаенных ее уголков, и Лопатин был признателен Родине за краткий привет.
Обозначилась граница пустыни — серо-коричневые в дымке горы сплошной полосой вырастали из багровых волн песка; они казались желанным берегом, на котором отдыхает глаз моряка, утомленный долгим однообразием водной равнины.
Молча сутулился впереди летчик-оператор Степан Карпухин, веселый на земле, серьезный в небе, отличный стрелок, влюбленный, как в невесту, в свою броненосную машину, но еще больше влюбленный в своего опытного командира капитана Лопатина.
Вырастала неровная стена гор, раздвигалась вширь, распадаясь, — уже отроги выбегали в пески навстречу винтокрылым машинам, стали различаться скалы; округлые, тупые вершины светились холодным магниевым огнем. Снега казались чужеродными рядом с «марсианской» пустыней, чьи пески и зимой словно бы излучают жар. Воротами в глубину гор отворилась долина, скоро сизая тень хребта накрыла звено, в наступающих сумерках на бледном небе недвижно горели белыми свечами вершины гор, быстро погасая. Желто-серым удавом внизу изгибалось сухое русло, голые склоны ближних гор, похоже, хранили следы катаклизма: непривычные к влаге пески и суглинки горных пустынь легко размываются даже малыми ручейками, а потому случайные здесь ливни и мощные снегопады, тающие в одночасье, вызывают целые катастрофы. Люди в таких местах не селятся.
В горах медленны рассветы, зато ночи падают, как черные сели. Звену следовало бы спешить к месту посадки, но Лопатин достаточно хорошо знал, к чему приводит спешка в горах. Только бы не проглядеть площадку, а посветить себе при случае они могут и сами.
Плоское плато — словно бы срезанный гигантской бритвой небольшой кряж — открылось слева по курсу, Лопатин включил бортовые огни, увеличил шаг винта, поднимая машину, на довороте оглянулся. В воздухе вспыхнула цепочка огоньков, силуэты машин едва различались. Командирский вертолет уже висел над обрывистым краем плато, когда вдалеке, над цепями гор, зажглось маленькое белое солнце, мгновенно озарив хаос плотно толпящихся пиков. Свечи оснеженных вершин, казалось, заколебал ветер от винтов. За освещенным пространством мрак плотно сомкнулся — как будто на горы опустили гигантский световой колокол, и по выпуклой его стенке, где свет и тьма сливались, скользило звено вертолетов, повторяя маневр головного. Природный аэродром, тускло отсвечивая не то влагой, не то инеем, услужливо подставлял морщинистую ладонь. Лопатину показалось — он услышал далекий гром с высоты, недоступной вертолетчикам, и хотя понимал, что это иллюзия, качнул машину, как бы приветствуя невидимого истребителя-бомбардировщика, что следил своим локатором за подходом вертолетчиков к цели и сбросил «саб» — светящуюся авиабомбу — в самый подходящий момент и там, где надо. Звену не пришлось освещать себя.