Доротка продолжала стоять, словно потеряв дар речи. Парень принял это как знак недоверия, на самом же деле она просто дыхание затаила, чтобы ни одного словечка не пропустить. Какое волшебство в его словах, что они звучали столь приятно, приятнее даже, чем слова отца, а ведь отец был так добр и ласков с нею?
По лицу парня пробежало облачко.
— Тебе идет, что ты такая гордая, но было бы еще лучше, если бы ты постаралась отличить искренность от фальши. Разве по мне ты не видишь, что у меня честные намерения; вот я по тебе вижу, что ты девушка на редкость скромная и порядочная.
С этими словами он взял ее за руку.
Она не отдернула руки, не опустила глаз, и он засмотрелся в них, словно в зеркала, в которых отражалось все самое прекрасное, что есть на свете.
— Какие слова тебе еще сказать, чудна́я ты девушка, — помолчав, произнес он тихим, дрогнувшим голосом, — чтобы ты поняла, что во мне происходит, и ответила мне тем, отчего я счастлив бы стал. Я не знаю, чья ты, как тебя зовут, есть ли у тебя что за душой или нет, я никого о тебе не расспрашивал, не прислушивался, как о тебе и твоей родне судят, и все же спрашиваю тебя: хочешь, чтобы я стал твоим парнем?
Его слова вызвали в душе у Доротки целую бурю. Все вокруг как бы подернулось дымкой, и в этой дымке ей виделись два резвящихся мотылька. Теперь-то ей стало понятно все, о чем они беззвучно шептались.
Он заметил, что произвел на нее впечатление, и продолжал уже более уверенно:
— Со мной тебе плохо не будет. Я единственный сын, усадьба уже записана на меня, мать живет отдельно, я сам себе хозяин. Дом мой — полная чаша. Куда не отвезу тебя на коляске, туда донесу на руках. Буду тебя беречь и лелеять. Да что тут долго говорить — и малый ребенок знает, каково живется хозяйке у Розковцовых.
— У Розковцовых! — воскликнула Доротка, в ужасе отдергивая руку.
— У Розковцовых! — самодовольно подтвердил он. — Я Вилик, младший сын, с малых лет меня воспитывал дядюшка-мельник, потому-то мы и не были с тобой знакомы. Мой старший брат умер, и я унаследовал всю усадьбу. Когда мы впервые здесь с тобой встретились, я как раз возвращался после многолетней отлучки…
— Прочь, ступай прочь от меня! Прочь! — закричала Доротка, бледная как смерть, с горящими глазами.
— Что с тобой? Ты ума решилась? — испугался Вилик этой внезапной вспышки. Мгновение назад девушка казалась ему такой доброй, он готов был дать голову на отсечение, что ее глаза сияли от счастья, и вдруг она гонит его от себя, как злодея!
Он хотел было опять ласково взять ее руку, но она оттолкнула его.
— Не прикасайся ко мне, я никогда твоей не буду, я дочь каменолома! — еще отчаяннее крикнула она, выхватила веретено из своей сумки и замахнулась, словно намереваясь его ударить, если он к ней приблизится.
Теперь и у Вилика глаза загорелись диким огнем.
— Будь ты кем угодно, хоть самой королевой, — крикнул он и, вырвав у нее веретено, переломил его надвое, — я твое упрямство сломлю, как эту деревяшку, и как ее сейчас швыряю, так и тебя отшвырну!
Вилик повернулся и в ярости бросился прочь, а Доротка осталась — возле нее лежало сломанное веретено. Она стояла так, пока солнце не зашло и по небу и надо всей землей не распростерлась ночь…
Она стояла бы так до утра, если бы за ней не пришел каменолом, встревоженный ее долгим отсутствием. Но Доротка не двигалась с места, никакие уговоры на нее не действовали. Делать нечего, пришлось взять ее на руки и отнести домой, как малого ребенка.
— Ну скажи мне, что случилось? — расспрашивал озабоченный старик. — Явилась тебе лесная дева или леший напроказил? Может, привиделось тебе в сумерках, как скупец деньги в чулок запихивал? Опомнись, дитя мое! Скажи, в каком обличье явился тебе старый бес, чтоб я знал, чем его отвадить.
Бедный старик и не подозревал, что бес явился дочери в образе самом естественном и привлекательном, перед которым мало кто из смертных дев устоит.
Доротка силилась, но ничего не могла ответить. Целую ночь ей было не разомкнуть губ, хотя каменолом кропил ее святой водой и читал то одну, то другую молитву.
— Всюду вижу мать, — прошептала она наконец, — куда ни гляну, стоит передо мной и грозит мне пальцем… Ах, отец, если б вы знали…
И Доротка, рыдая, уткнулась лицом в подушку.
Каменолом больше ни о чем ее не спрашивал. Он решил, что уже знает все. Голова его упала на грудь, и слезы крупными горошинами покатились со светлых ресниц на молитвенно сомкнутые руки.