— Мать свое дитя призывает к себе, — с болью вздохнул он, — некому будет по мне жечь солому[17].
Розковцова сидела на скамье перед камином, устремив хмурый взгляд на пылающий огонь. Вид у нее был неприветливый. Брови вечно насуплены, косой взгляд из-под моргающих ресниц. Она никогда никому не смотрела прямо в лицо, ни с кем не разговаривала по-дружески. Работниками была она постоянно недовольна, с соседями ссорилась. Единственной целью ее жизни было загрести как можно больше денег. Мы уже знаем, что никакими средствами она не гнушалась, руководствуясь правилом: стыд не дым, глаза не ест. До детей своих ей не было никакого дела. Чем старше становились они, тем меньше питала она к ним привязанности. Ее грызло сознание, что со временем придется уступить им право властвовать а самой удовольствоваться малым. Ей хотелось оставаться хозяйкой в усадьбе до конца дней своих.
Кто-то неслышно сел рядом с ней. Розковцова злобно оглянулась, кто это ей докучает? То был Вилик. Но в каком виде! Платье забрызгано грязью, промокшее, глаза ввалились, щеки посинели.
Розковцова язвительно усмехнулась:
— Полюбуйтесь на молодого хозяина, — насмешливо сказала она, — то-то хозяйство пойдет в гору, ежели так и дальше будет продолжаться! Уже трое суток не заглядывал ни на конюшню, ни в хлев, ни в амбар. Все недосуг присмотреть за добром, потрудиться, только бы по кабакам таскаться. Хороший пример для работников! А правду сказать — эка невидаль! Сроду так повелось — что отец скопил, то сын спустил, отчего у Розковцовых должно быть иначе?! Моды нельзя не придерживаться.
— Если вы хотите, чтобы я держался вашей моды, не надо было отпускать меня от себя, — ответил парень с той же резкостью, с какою был встречен, — незачем было спроваживать меня к чужим людям, не объел бы вас, незачем мне было дожидаться смерти брата, чтобы домашнего хлеба поесть. Но я пришел к вам не для объяснений, на это еще будет время. Я хочу знать — что произошло между нами и каменоломом?
При этих словах Вилик уронил голову на закопченный выступ камина. Произнося имя, которое вновь воскресило в его памяти происшедшее на Плани, он почувствовал, как защемило сердце. Хотя он на протяжении трех суток, что блуждал по горам, гонимый гневом и оскорбленной любовью, ни на минуту не забывал о Плани, однако вопрос, заданный им вслух и имевший прямое отношение к случившемуся, заставил его пережить все заново.
Доротке он сказал правду. Он любил внести переполох в девичье царство, ему хотелось нравиться, хотелось, чтоб девушки превозносили его щедрость и обходительность, но с тех пор, как он неожиданно встретил ее, все переменилось. Он думал теперь только о ней, ее скромность влекла его не меньше, чем ее красота. Доротка полонила все его мысли и чувства.
Вновь пронзили его ярость, обида, нестерпимая боль, как и в ту минуту, когда девушка, к которой он отнесся столь искренне, которую всей душой полюбил, не зная, богата она или бедна, оскорбительно оттолкнула его. Он был уверен, что она с радостью скажет «да», а девушка, едва услышав, что он из Розковцовых, убежала от него.
Огонь бросал багровый отблеск на лицо матери, но Вилик заметил все же, как она побледнела. Она выпрямилась и пронзила сына взглядом, в котором сквозил испуг.
— Что может быть у нас с теми людьми? — бросила она еще заносчивее, чем говорила обычно.
— Об этом я вас и спрашиваю, — возразил сын не менее твердо. Мать не могла запугать его — ведь в нем текла ее кровь.
— Хотя ты здесь хозяин, а я уже не у дел, все равно тебе бы следовало почтительнее со мной обходиться, — увиливала Розковцова от прямого ответа. — Хорош сын, нечего сказать, ходит к дурным людям, слушает поклепы на собственную мать и потом еще требует от нее объяснений.
— Мать, хотя бы сегодня не отделывайтесь отговорками, — взмолился сын, — посмотрите на меня! Разве похоже, чтобы я от нечего делать пробавлялся сплетнями. Ведь вы видите, что со мной творится. В преисподней не так страшно, как мне было в эти три дня и три ночи. Я бежал от своих мыслей, подобно оленю, которого травят гончие, но все напрасно. Если у вас в груди сердце, а не камень, говорите, заклинаю вас, но только правду! Есть у этих людей основание сетовать на нас? Не обидел ли их отец или вы? Помнится, ребенком я слыхал, будто у вас какие-то счеты с каменоломом, но что там было — убей бог, не помню. У чужих об этом спрашивать не хочу, скажите же сами, не то я, чего доброго, еще больше могу все испортить.
Услыхав, что сын никого не расспрашивал, Розковцова с облегчением вздохнула.
17
В Ештеде существует обычай сжигать солому, на которой лежал умерший, чтобы потом не тосковать по нему.