— Сперва скажи, что у тебя с ними? — осведомилась она, насторожившись. — Какое тебе дело до этих ничтожных, полунищих людей, почему ради них ты учиняешь мне допрос?
— Скажу вам прямо, — ответил сын, не без труда выдерживая пристальный взгляд матери, — я встретил на Плани девушку, она мне приглянулась, и я перекинулся с ней парой шуток, как это водится между молодыми людьми. Но стоило ей услыхать, что я из Розковцовых, как приветливость ее обратилась в ненависть, и она замахнулась на меня веретеном, крича, чтобы я не приближался, мол, она дочь каменолома…
— Как она посмела, эта нищенка, — гневно прервала мать рассказ сына, — и ты не рассчитался с ней в ту же минуту за ее дерзость? Ты отпустил ее, и теперь она будет похваляться перед отцом, что унизила моего сына. Я думала, что ко мне в дом вернулся мужчина, который сумеет постоять за честь семьи, но вижу, мне придется кашу варить для сопляка. Убежал от веретена!
— Не доводите меня, мать, до крайности, — заскрежетал зубами парень. — Если я стану доказывать, что в доме у вас действительно появился мужчина, то это может прийтись вам не по вкусу. Сперва мне надо знать, сколь велика вина, чтоб определить наказание. Именно оттого, что я мужчина, я не покарал ее, ослепленный гневом, как сделал бы любой на моем месте. А теперь говорите же наконец!
Розковцова метала на сына злобные взгляды. Как ни плохо знал Вилик свою мать, однако вполне представлял себе, какого она поля ягода. Чем дольше размышлял он о поведении Доротки, тем загадочнее оно ему казалось: он угадывал в нем чье-то таинственное влияние, ставшее причиной ее необъяснимого поступка.
— Не о чем тут рассказывать, — отозвалась мать с явной неохотой. — Когда-то каменолом посватался ко мне; его прельщали мои деньги, но мне претило идти с ним к алтарю, зная, что он женится на моих талерах. Я прямо сказала — этому не бывать. Он затаил лютую злобу. Когда же я вышла замуж за ровню, за человека, который ценил не только мое приданое, то каменолом и вовсе взъелся на меня. Чтоб насолить мне, он женился, но взял в жены беднячку под стать себе. Перебивался с нею, как мог, и по сю пору перебивается, хотя и поднаторел в колдовстве. Он завидует мне и вредит, где только может; и он и весь его род. Пора бы уже их проучить, чтоб неповадно было молоть про нас разную чепуху. Если спустишь этой дерзкой девчонке ее выходку, она всюду будет тебя поносить, как поносил меня ее отец. Не успеешь оглянуться — стыдно будет на улице показаться, и, помяни мое слово, Доведут до того, что в трактир не сунешься, парни мигом дадут от ворот поворот.
— Ну, это мы посмотрим! — вскипел Вилик, краснея от гнева.
— Старику еще простительно изливать на нас желчь, — лицемерно продолжала Розковцова, — говорят, мужчина по гроб не прощает женщине, которая его отвергла. Это для него величайший позор, и он считает своим долгом мстить. Разумеется, тот, кто наделен мужеством и честью, о трусах я не говорю…
Слова Розковцовой попали в цель. Вилик вскинул голову.
— Но когда на нас ополчается и дочь, которой мы пальцем не тронули, это уж слишком. Будь я на твоем месте, Вилик, она бы запомнила меня надолго… Как она мстит тебе за отца, так и тебе следовало бы отомстить ей за мать. Если не из любви ко мне, то хотя бы для того, чтобы защитить нашу честь. Я бы советовала добиться ее привязанности, а когда она потеряет голову и ни о чем другом, кроме тебя, думать не сможет, тут бы я ей и отомстила. Как она прогнала тебя, так и я на твоем месте прогнала бы ее. Долг платежом красен.
У Вилика загорелись глаза.
— Сперва я тоже подумал об этом, но потом верх взяло благоразумие. Вы правы, такая месть заденет за живое. И будет справедливой. Око за око, зуб за зуб, — ответил он, ни о чем больше не размышляя, ликуя при мысли, что Доротка воспылает к нему любовью.
— Но тут есть одна загвоздка, — прибавила Розковцова, насмешливо глянув на сына, — девчонка красива, отцом чародейству обучена. А что, если, обхаживая ее с умыслом отомстить, сам угодишь в силки? Вместо позора честь ей окажешь. По мне, тогда лучше в землю лечь; по мне, лучше в ад угодить, чем видеть, как дочь человека, из-за которого мне пришлось столько вытерпеть, займет здесь мое место. Разумеется, я позабочусь, чтобы при этом она свернула себе шею.
— Не беспокойтесь, — мрачно произнес Вилик, — ваши угрозы ни к чему. Я не прощу ей, даже зная, что она умирает от любви ко мне. Я буду упиваться со слезами, как росой, поиздеваюсь над ней вдоволь. Но как добиться этого? Девчонка тверда, как те скалы, среди которых она выросла.
— Можно подумать, что ты не раз шутил с ней и видишь ее насквозь, — заметила старуха укоризненно и многозначительно, так что кровь прилила к бледным щекам парня, — но пусть она даже бесчувственна, как те скалы, которые дробит, я знаю верное средство, и перед ним ей не устоять. Тут будет бессилен даже старый колдун, ее отец.