Доротка стремилась к этому, честно пыталась все это исполнить, но она не знала, как трудно и мучительно ненавидеть другого.
Едва вставал перед ней образ Вилика (а говоря по правде, он не выходил у нее из головы), она отгоняла его всеми возможными ухищрениями, всеми средствами, какие только внушало ей ее сокрушенное сердце. Мысленно она твердила себе, что противнее его нет никого на свете, что самая несчастливая минута всей ее жизни та, когда она с ним повстречалась. Она пыталась даже злорадствовать, прослышав, что молодой Розковцов ходит как в воду опущенный, будто с ним что-то неладно. Но все оставалось по-прежнему. Вилик мерещился ей повсюду, и ночи напролет в ушах звучали его слова, не давая заснуть. Девушка чахла и увядала, вскоре от нее осталась лишь тень прежней Доротки. Она была уверена, что ее пожирает ненависть. Она чувствовала, что доведись ей снова встретиться с Виликом и дать ему отпор, как тогда на Плани, произнеси ее уста вновь те же слова, — она, видит бог, не сошла бы живой со своего места.
Доротка ходила сама не своя, но все же заметила, что старик отец горюет. По нескольку раз на дню справлялся он, не болит ли у нее что-нибудь.
Она неизменно отвечала — нет. Наконец Доротка поняла, что все время говорит неправду. И тогда выложила отцу напрямик, что больна ненавистью к Вилику, отчего и сохнет. И поведала, где и как с ним встретилась.
— Упаси нас господь от напасти! — прошептал старик, услыхав, что произошло на Плани между Дороткой и сыном его заклятого врага. Но когда улеглось потрясение, у каменолома загорелись глаза.
— Вот и ладно, и ладно, что вы неожиданно познакомились, по крайней мере он сразу увидел, что честь для тебя дороже его богатства. Пусть себе похваляется перед матерью сколько угодно. Так ты, говоришь, веретеном его погнала? Расскажи-ка еще раз; значит, он рассвирепел, клялся тебе отомстить?
И Доротке пришлось несколько раз повторять все сначала; рассказывая, она едва не теряла сознание.
— Я отказался от мести из любви к тебе, — сказал каменолом, как-то странно взглянув на дочь, — не желая, чтоб ты осиротела, и вот бог наказует злодейку сам. Ему претит, чтоб солнце всходило и заходило равно как над правыми, так и неправыми, и рано или поздно карает тех, кто погряз в грехах своих. Почему ты сразу мне не рассказала, как посрамила сына той, которая лишила тебя матери? Мы бы отметили этот день как священный праздник. Твое пренебрежение, верно, денно и нощно грызет его душу, словно червь. Видно, крепко он в тебя влюбился, раз хотел взять в жены, даже не зная, чья ты. А ведь небось понимал, как разгневает мать, если приведет в дом бедную невесту. Не думал я, что доживу до такого славного денька. Поди, и на твоей свадьбе не буду я так весел, как нынче.
Доротка смотрела на отца с удивлением. Его радость ее не веселила, его ликование ей не передавалось.
Он заметил, что дочь стала еще более печальной.
— Ты относишься ко всему чересчур серьезно, дитя мое, — утешал он девушку, — ненавидь врага своего, как того требует от тебя твой долг, но не в ущерб здоровью. Посмейся над вертопрахом, коли вспомнится о нем! То-то он, верно, улепетывал от тебя, небось и коза твоя за ним бы не угналась.
Доротка попробовала было улыбнуться, раз того хотел отец, но вместо смеха разразилась рыданиями. Ничем ей нынче не мог отец угодить, что бы ни сказал — все ее задевало.
— Так дальше продолжаться не может, — решительно произнес каменолом, обеспокоенный ее неизбывной печалью, — твоя ненависть слишком горяча, это оттого, что ты молода и ни в чем еще не можешь соблюсти меры. Надобно подумать, как бы умерить твою неприязнь. Может, тебе пойдет на пользу немного поразвлечься? На людях все быстрее забывается. Постой, как раз в это воскресенье в Главице храмовый праздник! Соседка опять собирается туда, ступай с ней! Праздник там бывает на славу, у тебя наверняка отляжет от сердца.
У Доротки отлегло от сердца при одном упоминании о празднике. Еще никогда не бывала она на храмовых праздниках, — отец считал, что негоже молодой девушке отлучаться из дома. Видно, не на шутку он был обеспокоен, если на этот раз разрешил ей пойти.