Девушку точно громом поразило. У нее перехватило дыхание. Она оцепенела, глядя в ту сторону, где исчез Вилик. Доротка поняла, что он перебросил через нее землю.
«Он трижды перебросил через меня колдовскую землю из белого платка, а я и не видала, — захолонуло у нее сердце, — теперь я должна полюбить его, как бы этому ни противилась».
От отца Доротка слыхала, что через кого такую землю перекинут — тому нет спасения. Но мало кто прибегал к подобному колдовству, ибо если человек, убегая с землей с кладбища, оглянется, он тут же упадет замертво. Говорят, не одного парня нашли у кладбищенской ограды с белым узелком под левой рукой и с обращенным вспять лицом, искаженным до неузнаваемости. Потому колдовством этим в горах больше не пользовались. Розковцова же хорошо помнила о нем, как и о многих других дурных вещах, коими по доброй воле отягощала свою душу.
Но долго раздумывать Доротке не пришлось. Она уже чувствовала действие темных сил, к которым обратился Вилик, давший зарок мести. В груди у нее закипело, по всему телу растеклась струя жидкого олова, жгло в мозгу, жгло в глазных яблоках и в груди у сердца, трепетала каждая жилка. Всюду, где злосчастная земля коснулась ее обнаженной шеи, рук, казалось, появились жгучие раны, из которых выбиваются видимые только ей язычки пламени. Они тянулись вверх, разгорались, сливались воедино, и вот она уже вся — сплошное пламя…
Внезапный грохот заглушил гомон музыки, танца и громкого говора. Кто-то сорвал с низкого потолка двурогую лампу, сонно моргавшую своими фитильками.
Люди протискивались вперед посмотреть, что случилось, и Доротка как во сне услыхала сквозь шум, что кого-то хранило.
— Лампа свалилась на сына просецкого старосты, — говорили одни, вытягивая с любопытством шеи.
— Нет, это не из просецких, — возражали другие, — это парень из Грабов, Розковцов. Вон, видно, как он стирает белым платком кровь со лба. Здорово его садануло лампой!
Последние были правы. Это Вилик так неуклюже обрушил на себя лампу, размахивая в танце рукой. Будто нарочно. Но стекло лишь слегка оцарапало ему лоб, а сама лампа упала рядом.
Он стоял в толпе, отирая лицо белым платком.
При этом он смотрел по сторонам, будто выжидая кого-то, кого еще не было среди обступивших его зевак.
Он ожидал девушку, ожидал ее с высокомерной улыбкой на губах, ожидал с лихорадочным нетерпением, готовясь опозорить, как только она приблизится, заманенная злыми чарами. Он намеревался оттолкнуть ее, как оттолкнула и опозорила его она. Удар грозил обрушиться на нее в любую минуту… Око за око, зуб за зуб. Достойную месть измыслила его мать для этой нищенки, дочери своего врага!
В самом деле, толпа вдруг пришла в движение, кто-то энергично протискивался вперед, и людям поневоле приходилось уступать дорогу. И вот из людской толчеи вырвалась девушка и метнулась к Вилику.
То была Доротка, дочь каменолома, запыхавшаяся, дрожавшая всем телом, с пылающим лицом.
При виде ее Вилик горделиво выпрямился. Он хотел сделать так, как обещал матери, и спросить при всем честном народе заносчивую девчонку, чего ей от него надо, он-де ее не звал. Но едва он глянул ей в лицо — как слетела с молодца вся спесь, куда подевались вражда, мстительность, и вместо того, чтобы оттолкнуть девушку, Вилик крепко обнял ее.
— Слава богу, жив и здоров! — воскликнула Доротка и упала ему на грудь.
Не успели люди опомниться, не успели понять, что, собственно, происходит, как обоих и след простыл.
Порывисто схватив Доротку за руку, Вилик сломя голову бросился с ней из трактира, он тащил ее за собой, словно желая убедиться в своей власти над нею.
Доротка следовала за ним покорно, без колебаний, ни словом не возражая, будто иначе и быть не могло.
Деревня, окружающие ее сады, поля — все вскоре осталось позади, но Вилик не сбавлял шагу, хотя Доротка уже выбилась из сил и едва переводила дух. Он спешил, словно опасаясь, как бы ее не отняли у него. Девушка едва держалась на ногах, но вырваться от Вилика даже не пыталась и не проронила ни звука.
Лишь у лесной опушки, куда уже не достигал ни малейший отголосок праздничного шума, где на много верст кругом не было ни души, беглецы остановились. Здесь было тихо, как на кладбище, лишь месяц мерцал высоко над деревьями, покойно и улыбчиво, как это ведется испокон веков.
Только теперь Вилик перевел дыхание и, отпустив руку Доротки, решительно встал перед ней.
— Сдержал ли я свое слово? — спросил он ее, подбоченившись. — Пришлось бежать за мной, как жеребенку за матерью, что я тебе и предсказывал. Тебе бы этого не миновать, будь ты хоть самой принцессой, касатка!