Вдовца и его шурина он встретил приветливо, но тяжкого вздоха все-таки не сдержал. Ибо непрестанно размышлял о заблуждениях наших, о том, сколь опрометчивые пути мы избираем, и какого мнения о нас, грешных, господь бог, — размышлял столь истово, что даже с тела спадал. Хозяин придвинул каждому из вошедших стул и плаксивым голосом пригласил сесть и отдохнуть. Но те садиться не захотели.
— Посидеть мы еще успеем, ежели с вами поладим, — сказал ему шурин Лукаша, — небось сами знаете, по какому делу к вам пришли.
Старый Палоуцкий опять вздохнул, — уж больно не любил он мирской суеты, но делать нечего, пришлось эту горькую чашу пригубить. Ему хотелось одного — как можно скорее покончить с тягостными для него переговорами, и посему он не стал притворяться, будто ничего не знает, как это обычно делают отцы, а тут же сознался без околичностей:
— Я б солгал, сказав, что не знаю. Верно, Лукаш пришел сватать нашу Вендулу.
Шурин усмехнулся: кум Печальник, вопреки обыкновению, берет нынче быка за рога, а ведь иной раз полчаса раздумывает, чтобы, не дай бог, не сказать такое, что могло бы помешать спасению его души. Теперь-то в наших горах подобных людей мало осталось, а в прежние времена, говорят, все были совестливы и рассудительны.
Лукаш тоже усмехнулся. Сердце его возликовало, когда он услышал, как произнесли его имя заодно с именем Вендулки. Только теперь он поверил, что все происходящее — правда; шесть траурных недель он ходил, будто во сне, никак не мог свыкнуться с неожиданным поворотом в своей судьбе.
— Ведь правда, дядюшка, — дружелюбно обратился он к старику, — мы отлично поладили бы еще три года назад, если б не мои старики?
— Это ты о чем? — несколько растерянно обронил кум Печальник.
— Как о чем?! О том, что вы отдали бы за меня Вендулку с той же радостью, с какой я взял бы ее в жены.
Старика это вновь озадачило, он долго не отвечал, наконец слегка пожал плечами. Лукаш, слывший прекрасным хозяином и соседом, никак такого отношения не ожидал.
— Что ж вы против меня имели и чем я вам не потрафил? — вскричал он, побагровев.
Старика напугал его громовой голос.
— Да не кричи ты с бухты-барахты, — принялся он урезонивать Лукаша, обеспокоившись, — неужто не знаешь, что гнев да злоба суть богохульство?!
— Тогда скажите прямо, почему вам не хотелось отдавать за меня дочь! Считали меня мотом, вертопрахом или думали, голодать у меня будет? Может, вам и теперь неохота отдавать ее за меня?
— Отдам, охотно отдам! Отчего ж неохота, раз уж ты ее так домогаешься?!
— Только поэтому?
— Оставь свои вопросы при себе, коли ты такой сердитый!
— Не оставлю! Я хочу знать, что вам во мне не по нутру и почему вы не отдаете за меня дочь без той радости, какую полагалось бы видеть.
Кум Печальник долго размышлял, видимо, не зная, как лучше поступить; наконец он решил действовать напрямик, убеждая себя, что прямым путем скорее достигнет цели и что не к лицу ему вилять да изворачиваться.
— Ну, уж коли говорить всю правду, как на духу… то…
— Что — то?
— А то, что хотя как отец я с превеликой радостью отдаю за тебя Вендулку, что лучшего зятя, чем ты, я и желать не могу, однако ж не советовал бы тебе брать ее в жены, а ей не советовал бы идти за тебя.
Старый Палоуцкий отер пот со лба. Этот Лукаш умел припереть к стенке, от такого не отделаешься. Да оно и к лучшему, что он стоял на своем: по крайней мере принудил высказать то, что камнем лежало на сердце с той минуты, как дочь уведомила его обо всем. Он долго колебался, выкладывать ли все начистоту, и как, и когда. Теперь это, слава богу, позади, но скольких усилий ему это стоило!