Услышав ответ, Лукаш и его шурин так и обомлели, и все кумовья с кумушками, которые уже успели пробраться в горницу, чтобы поглазеть на сватовство, обомлели тоже. Чего-чего, а такого признания никто не ожидал! Ведь во всем горном крае уже несколько лет люди в один голос твердили, что еще никогда и никто так друг к другу, не подходил и так не любил друг друга, как Лукаш Палоуцкий и Вендулка Палоуцкая; молва об их несчастной любви, поразительном постоянстве девушки и безутешности парня, вечными узами связанного с другой, была у всех на устах; люди радовались от чистого сердца, что они наконец соединятся, и с превеликим нетерпением ожидали их свадьбы, словно праздника какого, — и вдруг нате-ка: кум Печальник преподносит этакую пилюлю!
Но все довольно быстро опамятовались. Переглянулись, как бы желая этим сказать: «Да ведь мы его знаем, известно, что это за гусь, во всем ему нужно найти закавыку! » — один только Лукаш не удовольствовался услышанным и снова принялся расспрашивать старика:
— Коль скоро вы мне не советуете брать Вендулку в жены, а ей — выходить за меня, стало быть, у вас есть на то причина. Может, вы считаете, что она ко мне уже не так благоволит?
— Не морочь мне голову! Небось сам знаешь, Вендулка ни разу ни на одного парня не взглянула, кроме тебя; кабы ты не овдовел, по гроб осталась бы незамужней. Со всех сторон сватали, и женихи все завидные, но я ни о ком другом и заикнуться перед ней не смел!
— Если б кто, заручившись вашим согласием, шел мимо моего двора, клянусь, не вернулся б он целым домой! — выпалил Лукаш с такой горячностью, что старик испуганно отшатнулся от него, снова предостерегая от греха. Лукаш весь вспыхнул от гнева, но гнев был ему к лицу, очень даже к лицу. До чего ж красив был этот Лукаш! И глядел и держал себя так, будто и впрямь владычил над тремя замками.
— Как она не перестала ко мне благоволить, так и я неизменно ношу ее в своем сердце, — продолжал неистовствовать молодой вдовец, пропуская мимо ушей сделанное ему предостережение. — Я как сейчас слышу ее рыдания на клиросе, когда меня венчали. Еще немного — и я сбежал бы от невесты и попа, кинулся бы к Вендулке, и живым меня никто не оттащил бы от нее! Поверьте, не ради невесты стоял я на коленях перед алтарем, невеста была мне постыла, она хорошо знала, что всеми помыслами я с другой, и все-таки не успокоилась, пока не одурманила моих стариков, и тогда мне пришлось их уважить. Ради них стоял я на коленях перед алтарем, чтоб они потом не попрекали меня, — дескать, срам свел их в могилу раньше, чем бог судил.
— Жену и родителей не тревожь! — опасливо вразумлял его кум. — Пустыми речами не вынуждай их встать из могил, не то придут ко мне ночью допытываться, чего мы от них хотели! Мертвым — покой, а живым — живое! Ведь я тебе уже сказал, что ничего против тебя не имею, уважаю тебя, как достойного человека, примерного сына, хорошего соседа. Коли тебе не по вкусу то, о чем я проговорился, — не моя вина, зачем напирал?! Но и брать грех на душу я не хотел, я должен был тебя остеречь, и ее — тоже, чтоб вы после мне не пеняли, разглядев то, что я вижу уже сейчас. Ну да будет! Приступим к делу. Дам тебе за своей дочкой Вендулкой тысячу дукатов еще до того, как пойдешь с ней венчаться в костел, тут же отсчитаю, на этом столе, все до единого крейцара. И добром разным, какое положено невесте, тоже оделю ее сполна. Коли согласен — дело сделано.
И старый Палоуцкий протянул Лукашу руку.
Лукаш нерешительно пожал ее со словами:
— Я ничего у вас не прошу, мне все едино, дадите вы что-нибудь за дочерью или нет; мне ничего от вас не надо, кроме нее самой, и если мы с Вендулкой после стольких мытарств наконец поженимся, то я не стану завидовать ни одному королю на свете! Дороже ваших дукатов было бы мне не слыхать того, что вы сказали. И я вас, дядюшка, не оставлю в покое, покуда вы в точности не назовете причину, почему моя женитьба на вашей единственной дочери не радует вас так, как я ожидал и хотел бы.
Он произнес это с таким искренним огорчением, что весьма растрогал своего будущего тестя.
— Видишь ли, голубчик… — начал тот неуверенно, опасаясь новой вспышки, но желая удовлетворить требование, вполне справедливое и идущее от сердца. — Коли говорить без обиняков, то, боюсь, греха у вас будет много.
— Греха?! Уж не думаете ли вы в душе то же, что и мои старики?
— И думаю и не думаю… Меня не пугает то, что вы одной крови, коль скоро церковь этому не противится; а то меня пугает, что вы, как говорится, одним миром мазаны. Что наша Вендула заберет себе в голову, от того не отступится, хоть тресни! Девка она норовистая; да и у тебя, милок, насколько мне известно, характер тоже не ангельский. Боюсь, как сшибетесь вы своими настырными лбами, так и посыплются у вас из глаз искры, света белого не взвидите, и будет вам худо, ой, как худо… Ну, теперь ты все знаешь, вытянул из меня все, что хотел, до последнего слова, и хватит уже меня мучить, не то еще слягу от твоего сватовства. Гляди, как льет со лба! Оставьте меня наконец в покое, и так уж натерпелся из-за вашей любви, отвяжитесь! Дайте за те немногие дни, что мне еще суждено побыть в этом мире, приготовиться, как оно подобает, к той минуте, когда господь призовет меня к ответу! И говорю вам наперед: ни с какими своими жалобами ко мне не приходите, я не дозволю больше отравлять себе жизнь вашими любовными передрягами. Коли не поладите между собой — я о том и слышать не желаю, как вы не желаете слышать моих остережений и советов. Случись меж вами размолвка, хоть бы и по пустяку, меня не просите, чтоб рассудил, — дверь моя будет для вас заперта! Вот вам и весь сказ!