Этим она, видно, еще больше раззадорила и разозлила Лукаша. Ему не хотелось, видит бог, не хотелось пускаться во все тяжкие, но что еще оставалось при таком обращении?! Волей-неволей вспомнил он, что говорил о ее нраве отец. А он тогда еще посмеялся над кумом, отказываясь ему верить! Стало быть, старый Палоуцкий не всегда хнычет понапрасну, как думают люди. Лукаш приходил к выводу, что ахи да охи старика не лишены довольно-таки веских оснований.
«Ежели она и впрямь забрала в голову фигурять передо мной и показывать свой железный характер, — что ж, придется показать, что и у меня он тоже не из марципана», — решил он однажды и, не сказав в тот вечер ни слова, даже не предупредив Вендулку, вновь отправился после ужина в трактир, словно между ними было уже договорено, что он может ходить туда, когда ему вздумается. Вендулка же на другой день опять ни гугу… Нет, так дело не пойдет! Лукаш уже видел, что с невестой ему не совладать, пока не насолит ей хорошенько, авось тогда она опомнится.
— Вчера тобой нахвалиться не могли за то, что я теперь до утра просиживаю в трактире. Прежде-то меня там и в глаза не видели… — насмешливо обронил Лукаш.
— Верно, это те умники, что горазды перекладывать с больной головы на здоровую.
— Но ведь они хорошо знают, что я б с ними не сидел, кабы ты вела себя как надо.
Шутливость Вендулки будто ветром сдуло.
— Разве я не гляжу тут за всем хозяйством, что ты так говоришь и другим позволяешь?
— Первое дело в каждом доме — это потрафить хозяину.
Вендулка призадумалась… Чем объяснить, что Лукаш никак, ну, никак не желает ее понять? Ведь побуждение ее ясно как божий день, всякий уразумеет и согласится, только зломыслие да упрямство могут видеть здесь то, чего нет. Неужто отец был прав тогда, высказывая свои опасения?
— Я ведь знаю, у тебя светлая голова и доброе сердце, — молвила она наконец Лукашу. — Почему ж ты вдруг вздумал таить это от меня? Прикидываешься самым что ни на есть обыкновенным человеком?! Я уже не раз говорила, что перешла к тебе вовсе не ради нежностей — это еще успеется, но ради того, чтоб в твоей усадьбе снова была хозяйка, а у твоего дитяти — мать. Я полагала, что и шурин твой зовет меня сюда только ради этого; будь у меня хоть малейшее подозрение, что вы смотрите на это иначе, — ноги бы моей здесь не было!
Вендулка так распалилась от волнения, что от нее лучина бы занялась.
— Вот те, пожалуйста, сама признаешь, что все остальное тебе дороже! Как же мне не досадовать?! И это — за то, что я столько лет хранил к тебе любовь? Ни разу из-за тебя на покойницу жену не взглянул ласково, все роптал в душе, что не ты рядом со мной, а она… Но какая б она там ни была, покойница скорее язык бы себе откусила, чем сказала бы мне «нет»; чего я хотел, того и она хотела. Добро бы ты ершилась, если б я требовал от тебя бог знает чего, а то ведь и надобен-то мне один-единственный поцелуй. Докажи, что умеешь и будешь считаться со мной. Но, видно, ты кочевряжишься не из-за поцелуя, просто хочешь показать, что я для тебя ничего не значу! Как же мне после этого не сетовать! Да попроси я любую девушку, чтоб поцеловала меня, без всякого, просто по знакомству, — каждая это сделает не задумываясь.
— А вот я не такая, как все!
— Что верно, то верно. Любая ответила бы на ласку лаской, ты же на мою любовь отвечаешь гордыней.
— Коли ты думаешь, что любовь — это только когда двое целуются, стало быть, ты не знаешь, что такое любовь, и никогда не знал! Этакую любовь я не признаю.
— А я не признаю такую любовь, когда нет ни капли доброты и послабления!
С этими горькими и укоризненными словами Лукаш вышел из светелки, отдавая в душе должное куму Печальнику. Правда, истинная правда была в каждом слове этого умудренного жизнью человека, и глупец тот, кто насмехался над ним.
На этот раз уход жениха Вендулку обеспокоил. Если прежде он только сердился и хмурился, то сейчас Лукаш явно оскорблен и, может, уже сомневается в ней, сочтя ее поведение за строптивость. Этим он очень, очень ее огорчил бы, куда больше, чем своими язвительными речами насчет покойницы. Еще бы ей, любящей невесте, не было больно от того, что между ними произошло, что наговорили они друг другу и в чем один другого попрекали!
От всего этого Вендулке хотелось плакать, хотя и была она не из слезливых. Долго и серьезно раздумывала она о Лукаше и о себе.