«Авось меня не убудет, — говорила она сама себе, положив голову на край зыбки, — если я завтра утром, перед уходом Лукаша в поле, сделаю то, о чем он меня просит. — Но тут же поспешила добавить: — Только не сейчас!.. Может, я не очень задену этим покойницу, зато ему докажу — мол, и я готова сделать ради него кое-что, хотя мне это и не по душе… Нет! Этого я не сделаю… Ведь я ж противлюсь ему не забавы ради, а из благих побуждений. Что, если бы покойница не ушла и все осталось по-старому?! Пришлось бы нам с этим мириться… Нет, нет, пусть будет так, как я положила, оно и к лучшему!»
Право, не зря говаривал отец дочери, что загорись у нее хоть крыша над головой, она все равно будет стоять на своем! И вот уже появился дымок, весьма ощутимый и чреватый пожаром, а Вендулка ни за что не желала уступить.
Но поскольку с той поры хмурое лицо жениха ни разу не просветлело, поскольку Лукаш ни разу к ней больше не подсаживался и заговаривал лишь по делу, да к тому же еще каждый вечер уходил из дому, положив за правило возвращаться под утро, — Вендулка все же начала склоняться к мысли, что, вопреки своим благим намерениям, она толкнула Лукаша на дурной путь. Она сознавала, что поощрять его на этом пути ни в коем случае не следует, напротив, нужно приложить все старания к тому, чтобы он не зашел слишком далеко. Хотя человек, у которого нет к этому склонности, за ночь-другую пьяницей и не станет, внушала она себе, однако со временем легко можно пристраститься, даже если поначалу прибегнул к вину лишь с досады и в сердцах.
— Не забывай, Лукаш, что у тебя ребенок, — напомнила она ему однажды, видя, как он снова достает из выдвижного ящичка ассигнацию, хотя только вчера сунул в карман такую же.
— Раз ты своевольничаешь, то и я буду поступать как хочу!
— К доброму-то совету прислушаться надо бы!..
— Я ни разу не послушался покойницы, которая меня любила, так неужто же стану слушаться ту, что меня не любит?!
— Ну, что ты опять городишь, господи боже мой?! Это я-то тебя не люблю?! А кто три недели тому на сем же месте уверял меня, что радуется — не нарадуется, как крепко я его люблю?
— Тогда я тебя еще не раскусил и скорее мог вообразить себя мертвым, чем подумать, что ты будешь выгонять меня из дому, да еще и злорадствовать при этом!
Ответа на эти несправедливые слова у Вендулки не нашлось. Ей казалось унизительным опровергать подобные обвинения и доказывать обратное. Украдкой глотая горючие слезы, она молча отвернулась от него; Лукаш же опять усмотрел в этом не что иное, как новое свидетельство ее гордыни, и тотчас отплатил за это невесте очередной отлучкой в трактир, где просидел до самого утра.
Всю ночь напролет молилась Вендулка, дабы господь бог вразумил пана епископа и тот поторопился с дозволением на их свадьбу; ей уже становилось совсем невмоготу от бесконечных перебранок с Лукашом. Как они тосковали друг без друга, сколько пролили слез, как радовались встрече, — и вот те на, все пошло вкривь и вкось, и ведь ни из-за чего — из-за сущей ерунды! Тем не менее Вендулка продолжала стоять на своем, и Лукаш тоже гнул свою линию, день ото дня становясь все мрачнее и язвительнее. Правда, порой оба хватались за свои упрямые головы при мысли, к чему все это может привести, но ни тот, ни другой уступать не желали. Он хотел, чтоб невеста ценила его любовь и признала его права над нею; она же требовала, чтоб он ценил ее как человека, в характере которого постоянство сочеталось с благонравием. Это с каждым часом все больше отдаляло их друг от друга, и неожиданно для самих себя они стали смотреть один на другого, говорить друг с другом точно враги. Ах, это злополучное сходство натур! Последствия не заставили себя долго ждать, так скоро, пожалуй, не ожидал их и сам кум Печальник.
Однажды, когда захлопнулась дверь за соседом, которому пришлось отмерить корец жита, прошлой ночью проигранный Лукашом в карты, Вендулка не выдержала и разрыдалась.
Приткнувшись на припечье, где началась между ними эта глупая ссора, она безутешно плакала, мысленно вопрошая самое себя, как ей поступить, когда Лукаш придет с поля ужинать.
Она еще думала и гадала, а Лукаш уже на пороге. Он так и замер, увидев ее в слезах подле зыбки. Странное, удивительно странное чувство шевельнулось в нем при виде Вендулки, горько рыдающей под его кровом, и ему вспомнилась та лихая година, когда он видел ее плачущей, — то был последний вечер, который они провели вместе под осиной, прощаясь, как они думали, навеки… И он тоже стал мысленно себя вопрошать, не следует ли ему доказать ей, что у мужчины больше ума, чем у женщины? Пусть все остается как есть, он не станет вымогать у нее поцелуя до свадьбы! Зачем отравлять жизнь себе и ей?! Они ведь любили друг друга, им казалось, что они умрут, если не поженятся, а теперь, накануне свадьбы, мучают друг друга ни за что ни про что!