Старый корчемник поднял девушку на смех за то, что она так испугалась, и, здороваясь, протянул ей руку, твердую как камень. Но Вендулке было не до смеха, она все еще дрожала, точно заглянула в глаза смерти, и лишь робко коснулась его руки. Тогда он снова посмеялся над девушкой, заметив, что она тетушке не чета и что таких, как Мартинка, теперь днем с огнем не найти.
Тем временем Мартинка проворно подхватила узел, сунула его в корзину и замаскировала так, что никому, хоть убей, и в голову не придет, будто в корзине лежит что-то еще, кроме масла. Но племяннице поклажу она уже не доверила — из опасения, как бы та чего не натворила, раз уж с ней делается худо, стоит только вытащить из-за пазухи да показать железяку. Старый Матоуш не мог Мартинкой нахвалиться, повторяя, что ежели она перестанет помогать его «цепочке», он тоже на все это плюнет. Закончил он тем, что сегодня товар никуда относить не надо, завтра под вечер за ним зайдет полотнянщик из Рыхнова и доставит одной фабрикантше, которая заказала у корчемников уйму шелка на платья для приданого своей дочери.
Едва договорив, старый Матоуш скрылся, мгновенно исчез, точно под ним разверзлась скала, на которой они стояли. Вендулка опять вся задрожала: его внезапное исчезновение, его грубоватая речь, резкие жесты, резкий смех ошеломили ее. Ах, Лукаш, ах, этот Лукаш, что он с ней сделал! И это в благодарность за то, что ни на кого другого она и смотреть не хотела! Скажи ей кто-нибудь, до чего он ее доведет, она бы руки на себя наложила! Но тронула ли бы его ее смерть? Пошел ли бы он на ее похороны? И простила бы она его в свой последний час? Нет, не простила бы… Но как же унести гнев на небеса и там пожаловаться на Лукаша, зная, что он не виноват, что это жена его испортила?!
Дрожа от холода, горя и потрясений, обрушившихся на нее этой ночью, боясь, что самое страшное еще впереди, что вот-вот на нее набросится целый полк жандармов и потащит ее в тюрьму, Вендулка пустилась вслед за тетушкой в обратный путь.
— Ну, как тебе понравилось встречать корчемников? — лукаво справилась у нее Мартинка, когда они вышли из леса и повернули к дому, стоявшему в ельнике.
— Очень, очень понравилось, — ответила Вендулка, но зубы у нее при этом стучали так, что за версту было слышно.
Лукаш во главе своей музыкантской команды вкупе с танцорками двинулся к трактиру, и все, у кого были крепкие ноги и здоровые легкие, ринулись следом, дабы всласть повеселиться.
Назло невесте он решил провести сегодня ночь в компании добрых друзей и девиц, которые не ломаются, а уважают и ценят его, — такую разгульную ночь, какой в его жизни еще не бывало, и велел трактирщику усердно наливать за его счет всем, кто с ним пришел.
С полным стаканом в руках, Лукаш не выходил из круга; едва выпускал из рук одну девушку, как уже обнимал другую. Ему и звать их не надо было — сами подбегали, да еще ссорились, которой теперь черед с ним кружиться; каждая оспаривала перед ним свое первенство, у каждой были для него лишь медовые слова да пылкие взгляды. Еще немного — и девицы сами бросились бы ему на шею, ни одна из них не боялась поднять этим покойницу из могилы! У этих не приходилось долго выклянчивать один-единственный поцелуй, Лукаш мог получить их от каждой столько, сколько захотел бы. Почему же он не хотел? Почему вскоре ни с того ни с сего перестал смеяться? Почему вышел из круга и сел за самый дальний стол, откуда уже никто не мог его вытащить и заставить танцевать? Нахохлясь, он сидел еще более мрачный, чем был последнее время с Вендулкой. Почему он вдруг отодвинул свой штоф, точно хлебнул из него отравы, и, вскочив так порывисто, будто ему кто шепнул, что дома у него пожар, бросился вон из трактира под открытое небо, в поля?
Лукаш убежал из трактира, убежал от музыкантов и своих танцорок потому, что все ему вдруг опостылело; потому, что в этом бессмысленном круговороте, среди девиц, полагавших, что своей развязностью они скорее ему понравятся и вытеснят из его сердца Вендулку, произошло нечто противоположное.
И вот, когда веселье было в самом разгаре, когда танцорки из кожи лезли вон, готовые на все, лишь бы снискать его расположение, Лукаш вдруг подумал о Вендулке и, несмотря на все старания забыть о ней, уже не мог выбросить ее из головы. Он невольно сравнивал ее с теми, кто его окружал, и не мог не признать, что как ни заносчива, как ни вспыльчива, как ни властна и насмешлива была она в последнюю пору, все же душа у нее совсем другая, чем у тех, что так лицемерно ему улыбались, хотя никто их об этом и не просил. Ведь она горячо его когда-то любила, но при этом соблюдала себя, у нее всегда были честные и чистые помыслы, она совсем по-другому выказывала свою любовь к нему! То, что слышал от нее он, никто другой от нее не слышал, в этом можно было не сомневаться. А тут он знал: если он не попадется на удочку к той или иной из своих нынешних любезниц, то, верно, уже завтра они будут с не меньшим пылом клясться другому, в надежде, что тот даст себя окрутить. Чтоб насолить невесте, он подцепил первых попавшихся девиц, и — вот те на! — именно они вопреки всему побудили его на все взглянуть по-иному. Именно они убеждали его в том, чего он не желал, но что в конце концов вынужден был признать: несмотря на все недостатки, какие он приписывает Вендулке, она на сто голов выше этих девиц по уму и поведению.