«Нет!» — отвечал сам себе Антош.
Теперь он видел в старостихе не благодетельницу, а всего лишь мстительную женщину, из эгоизма лишившую его свободы и самостоятельности, вышедшую за него с единственной целью — покарать наглеца зятя. Да, она избавила его от рекрутчины, но за это он подарил ей десять лучших лет своей жизни — и они квиты, навсегда квиты!
Кто может заставить его жить с ней после всего, что произошло? Закон, не позволяющий мужу покинуть свою супругу, если только она не нарушила обета верности и не растратила его имущества?
В эту минуту Антош чувствовал, как жесток этот закон: он отдает одного человека во власть другому, защищая лишь формальные права и материальную собственность. Но к кому обратишься, когда терпит урон твоя душа?
Согласно букве закона эта женщина ни в чем не была виновна, и все же она совершила по отношению к нему проступок более страшный, чем если бы пустила по ветру их совместное имущество или полюбила другого мужчину, — она втоптала в землю его человеческую душу, играла его сердцем, не желала, чтобы он был человеком, мужчиной, более того — пытается лишить его отцовских прав. Он значил для нее меньше, чем дерево в ее саду, ибо дереву она не могла приказывать или запрещать, когда и как ему цвести. Единственное, что ему разрешалось, — быть ее любовником…
Взволнованный, Антош вскочил с постели. До самых потаенных уголков души своей он был оскорблен этой мыслью. Сию же минуту покинуть ее дом, порвать последнюю связующую их нить, освободиться от ненавистного ига!
Кто мог запретить ему это, кто? Он готов был восстать против целого света и посмеяться над каждым, кто назвал бы его замысел незаконным, безнравственным, греховным.
Но тут же вновь рухнул на кровать.
Несчастный вспомнил о своих детях, о своих милых, дорогих детях, о старой матери, о покойном отце. И снова погрузился в пропасть отчаяния… К тому времени как он выбрался из этой пропасти, утвердившись в своих намерениях и наметив новую жизненную дорогу, очертания деревьев в саду уже отделялись от ночных теней и осенняя заря заливала горницу кровавым светом.
Когда на следующее утро старостиха встретила Антоша, он смотрел на нее как на совершенно чужого человека. Этого она не ожидала, надеясь, что ее бегство из общей горницы подействует на него совсем иначе. Однако он не обмолвился о случившемся ни единым словом.
Все утро она тщетно ждала, когда же Антош заговорит, но так и не дождалась. На сей раз любопытство победило гордость, и в конце концов она сама обратилась к мужу с каким-то ничего не значащим вопросом. Как он взглянул на нее! Ее словно бы окатили ледяной водой. В глазах Антоша она впервые прочла презрительное равнодушие, и оно задело ее больше, чем задели бы гнев, ненависть или злоба. И еще ей показалось, что за одну ночь Антош постарел на десять лет: на лбу его прорезались морщины, глаза ввалились, щеки посинели, словно у мертвеца. Когда старостиха к нему обратилась, он только поднял на нее глаза, но ничего не сказал. То ли не расслышал вопроса, то ли, погруженный в тяжелые думы, забыл ответить. Повторить вопрос она не осмелилась.
Накануне утром Антош сам предложил ей пойти в костел. Сейчас он молчал, словно бы ему неизвестно было, что сегодня второй день праздника и после службы начнется веселье. Она тоже промолчала и отправилась в костел одна, а из костела, чтобы люди бог весть чего не подумали, — на минутку заглянула в трактир. На расспросы, где они с мужем были вчера, старостиха отвечала, что оба они прихворнули. И верно, выглядела она так, что люди вполне могли ей поверить, если бы не знали правды. А когда Антош не пришел за ней и в трактир, старостиха встревожилась еще больше.
Между тем Антош был у матери. Он исповедовался ей долго, с жаром, впервые за все время, что был женат, раскрыв перед ней свое сердце. Мать выслушала его спокойно, только руки у нее заметно дрожали. Она не выказала волнения, даже когда сын ее заговорил о своих планах на будущее, хотя это было нечто неслыханное, До чего наверняка не додумался бы никто иной, кроме сына «чудачки».
— Не могу ни отговаривать тебя от твоих намерений, ни одобрить их, — сказала она собравшемуся уходить Антошу, — я всего лишь старая, темная женщина, а ты человек молодой, опытный, лучше меня знаешь мир и людей. Поступай, как велит тебе совесть. И да помогут тебе мои молитвы. Сама-то я придерживаюсь правила: что соединил бог, то человек в своем легкомыслии не должен разрушать. Но и в твоих словах немало истины. Поди, жена опомнится, когда увидит, что ты не намерен ей подчиняться. А для детей даже лучше, ежели они не будут каждый день слышать, как вы бранитесь. Ведь они многое уже начинают понимать. Под залог этого дома бери в долг сколько хочешь. Построил его твой отец, и тебе не нужно просить и оправдываться…