Но еще больше удивляло Сильву, что при всем желании ей не удается уличить хозяина ни в каком неблаговидном поступке. Старостиха сообщила ей по секрету, что, оставаясь один, Антош пьет и играет сам с собой в карты, чтобы потом ловчее обыгрывать других, и еще — что к ее мужу приходят любовницы. Но Сильва не видела у него посторонних людей, не сидел он и за картами или за бутылкой, а ведь она раз двадцать на день приникала к его дверям, а порой не отходила от них целыми вечерами. И всегда, как уже было сказано, он только писал да считал.
— Что же такое он там пишет и считает? — жадно допытывалась старостиха. Она дала Сильве ключ, который, по ее мнению, должен был подойти к дверному замку каморки Антоша, велела пробраться туда в его отсутствие и взять из бумаг хоть какой-нибудь крошечный листок. Но на этот раз Сильва отказалась столь же решительно, сколь охотно исполняла раньше все поручения хозяйки. Сама старостиха войти к мужу не осмеливалась, боясь, как бы он ее не застал, и не могла удовлетворить свое любопытство.
Впрочем, день шел за днем, а трактирщик не заявлялся к старостихе, чтобы переговорить с ней от имени Антоша, и она уже начинала надеяться, что, может, таинственное путешествие супруга и его обещание обратиться к старосте — лишь пустые угрозы. С каждым днем она все больше утверждалась в мысли, что протест мужа ограничится его недавней отлучкой да еще, пожалуй, он будет жить отдельно, не вмешиваясь в дела. Она не оставляла надежды, что в конце концов и это ему надоест. Ведь — как ей казалось — для Антоша таким наслаждением было чувствовать себя в усадьбе хозяином, распоряжаться, приказывать, тут его до сих пор никто не ограничивал. Долго ему наверняка не выдержать: деятельность — его стихия, без работы он жить не может. Надоедят же ему когда-нибудь бесконечные подсчеты да писанина! Она уже не только представляла себе, как все вернется в старую колею, но словно бы видела Антоша навсегда и полностью покорившимся. Поймет же он наконец, что она-то легко может без него обойтись, а вот он без нее, без ее состояния не обойдется. Всем, всем он обязан только ей; она, его жена, ее владения — вот что придавало ему вес, значение в глазах окружающих. Слово «разрыв» в его устах звучало смешно. Старостиха теперь сама себе удивлялась: зачем она позволила запугать себя этими угрозами. Она уже рисовала в воображении, как он приходит к ней с повинной, умоляя вернуть ему права, от которых так легкомысленно отказался…
Теша себя подобными надеждами, старостиха обращалась с мужем день ото дня суровее. Никто не приглашал Антоша к столу, никто не заботился о его белье. Приходилось самому стелить себе постель, самому чистить одежду. Чтобы поесть, надо было идти в горы к матери. Даже да своих детей он не мог поглядеть. Теперь старостиха отвезла их к знакомым в соседнюю деревню, сославшись на то, что здесь, в Светлой, свирепствует заразная детская болезнь (на самом деле эта болезнь свирепствовала только в ее воображении). Детей же она удалила лишь назло мужу. Антош тосковал по ним, ни в чем не находя утешения. Один взгляд на детей помог бы ему воспрянуть духом. Но тщетно он ждал встречи с ними… Сильва умело поддерживала старостиху во всех ее кознях. Что не приходило на ум хозяйке, то подсказывала ей служанка.
Но наступил час — и старостиха убедилась, что Антош — мужчина, а не своенравный и нерешительный юноша, каким она хотела бы его видеть.
Однажды после полудня Антош неожиданно получил письмо. Старостиха напряженно прислушивалась в горнице к его разговору с почтовым посыльным. Но услыхала только, что он просит заказать для себя в городе бричку.