Мистер Фолкнер прибыл с двумя большими каретами, которые были удобнее наемных экипажей; каждую карету везли две сильные лошади.
Маркиз, Эрайна и мистер Фолкнер должны бьии разместиться в первой карете, а Чампкинс и багаж заняли вторую.
Ко времени отъезда доставили еще два чемодана для Эрайны от мадам Селесты и три кожаных футляра со шляпами.
— Вот что мы должны решить, — сказал маркиз, глядя с усмешкой на гору багажа. — Нужно отобрать то, что понадобится в пути, а остальное пусть уложат в трюм. Сомневаюсь, что даже самая просторная каюта вместит все это.
Пока Эрайна в полной беспомощности смотрела на вновь прибывшие вещи, маркиз успел обнаружить, что Селеста со свойственным ей здравым смыслом перечислила содержимое каждого чемодана.
Маркиз отобрал тот, который показался ему наиболее нужным, потом открыл другой и вынул из него длинную теплую накидку, отороченную мехом.
— На море может быть очень холодно, — объяснил он удивленной Эрайне свой поступок.
Чампкинс был занят собственным багажом, и маркиз отправил посыльного за разной снедью на рынок Шеперд, а заодно велел приобрести несколько ящиков вина.
Был еще и чемодан, содержащий вещи, весьма необходимые, как считал маркиз, для подобного путешествия: его полотняные сорочки, полотенца, одеяла, не говоря уже о мягких подушках и прикроватных ковриках.
Маркиза забавляло, что Эрайну удивляет способ путешествовать с такой роскошью.
Впрочем, когда она увидела свою каюту на борту «Морского змея», корабля, совершающего регулярные рейсы из Тилбери в Абердин, она поняла, почему маркиз счел недостаточную меблировку неудобной.
Но она все равно была в восторге не только от того, что поплывет по морю на таком большом, как ей казалось, корабле, но и от собственной отдельной каюты.
После смерти отца они с матерью настолько обеднели, что, перебравшись в крошечный коттедж, пользовались одной спальней на двоих, а в Лондоне с трудом могли себе позволить оплату единственной и самой дешевой комнаты в доходном доме.
Когда Чампкинс застелил койку Эрайны в каюте полотняными простынями, слишком большими для этой койки, положил поверх белые пушистые одеяла и удобные подушки, она так экспансивно благодарила его, что он счел нужным высказаться:
— Это ваше право, м'леди, теперь, когда вы замужем за хозяином. Если изволите принять мой совет, я вам вот что скажу: всегда требуйте, что вам полагается.
— Все дело в том, — отвечала на это Эрайна, — что я не знаю, как это понимать.
Она разговаривала с Чампкинсом так непосредственно и откровенно, потому что уже полюбила его и к тому же поняла, насколько он привязан к хозяину.
Чампкинс чем-то напоминал ей няню, которая была при ней до тех пор, пока родители не обеднели настолько, что уже не могли выплачивать няне жалованье; к тому времени Эрайна подросла и могла сама за собой ухаживать.
Чампкинс усмехнулся и сказал:
— Что вы должны делать, м'леди, так это держать нос по ветру и смотреть на всех сверху вниз, как будто вы всех превосходите.
Эрайна расхохоталась.
— Совершенно убеждена, что никогда не буду никого превосходить!
— Да вы просто помните, что вы ничуть не хуже, а даже лучше!
Эрайна снова рассмеялась. Чампкинс словно снял с нее напряжение, которое она испытывала при мысли, что каким-нибудь неловким поступком поставит маркиза в затруднение, а его родне даст повод заподозрить ее в обмане.
«Он был так добр ко мне, было бы непростительно, если бы я не сумела ему помочь», — твердила она про себя.
Она была очень смущена, когда, проснувшись утром, увидела себя в постели маркиза и догадалась, кто ее уложил сюда и снял с нее платье.
Сначала она была в таком ужасе при мысли о том, как это все произошло, что хотела убежать, спрятаться и больше никогда не видеться с маркизом.
Потом сказала себе, что становится смешной.
В конце концов, она ему совершенно безразлична, и он поступил вполне разумно, сняв с нее дорогое платье, купленное им. Ведь оно неизбежно измялось бы, проспи она в нем всю ночь.
Он сделал бы то же самое для любой женщины, все равно — молодой или старой.
Она решила, что если покажется чрезмерно смущенной и ошеломленной той ситуацией, которую сама и создала, уснув, то будет выглядеть попросту глупой и маркиз станет ее презирать.
Но откуда он знал, как снимать платье и, главное, расстегнуть пуговицы на спине?
Она устроилась перед туалетным столиком, чтобы причесать волосы, и тут обнаружила нечто, весьма ее удивившее.
Туалетный столик был мужской, почти такой же, как у ее отца, только более роскошный.
Головные щетки маркиза, сделанные из слоновой кости и с выгравированным гербом, размещались на невысоком комоде, на нем же укреплено было зеркало, которое можно было поворачивать под любым углом.
Зеркало было оправлено в деревянную раму, в нижней части которой были устроены три выдвижных ящичка.
Эрайна нашла все это восхитительным, и поскольку столик так напоминал отцовский, почти машинально, не думая, что заглядывает, куда не следует, выдвинула средний ящичек.
В нем лежало несколько забытых монет, а на них — маленькая лебяжья пуховка для пудры.
Она, понятно, не могла знать, что Олив случайно уронила пуховку позапрошлой ночью, когда причесывалась перед зеркалом и запудривала следы от поцелуев маркиза.
Попудрила она и нос, а потом, доставая из ридикюля губную помаду, уронила пуховку на пол, где ее потом нашел Чампкинс.