Было хорошее ясное утро, мрачное впечатление от засыпанного кишлака постепенно изглаживалось, жизнь продолжалась. Кругом живописные склоны с лесами и полями. В кишлаках наливались яблоки, шумели листвой тополя, и масса ребятишек окружала нас, как только мы останавливались посидеть в тени деревьев.
Чем дальше вверх по Ярхичболо, тем больше сужалась долина и склоны гор становились все круче. Но пока они не стали совсем круты, они везде были покрыты цветущими лугами и зарослями кустарников. Особенно бросались в глаза заросли цветущих роз, огромными, в сотни метров, пятнами покрывающие верхнюю часть склонов гор. Когда оттуда дул ветер, он доносил густые пряные волны аромата. Так и запомнился этот день. Сначала рассветный холод, безобразный, уродливый завал над погребенным кишлаком и сонные фигуры у края завала. А затем блеск солнца, зелень садов, одуряющие волны розового аромата и ребятишки, ребятишки, бегущие, кричащие, смеющиеся…
В середине дня мы приблизились к кишлаку Даштимухамеджон, расположенному в центре широкой межгорной котловины, где из слияния целого веера речек образуется река Ярхичболо. Отсюда мы повернули и пошли вверх по течению одной из речек этого веера, вверх по склону хребта.
Лагерь отряда Серкульского стоял на плоском выступе склона, как бы на полочке на склоне хребта. Над ним поднимался крутой скат, заканчивавшийся гребнем, ниже шел опять крутой скат до дна долины. На дне долины — маленькие домики и поля Даштимухамеджона.
Палатки стояли среди высоких трав. Здесь росли гигантские гречишники, ярко-желтые гроздья их цветов наполняли воздух медовым ароматом, покачивались большие белые зонтики дудников.
В большой восьмиместной палатке вечером было тесно — в отряде шесть человек да еще мы с Геннадием. Ночью лил дождь, и утро выдалось холодное. Травы, окружающие палатку, были совершенно мокры, с них текло. Нас окружал туман, из которого продолжало моросить и утром. Мы насилу дождались чая. Он был дымный, и его было мало. А потом сидели в палатке, не зная, что делать. Кругом моросит, все мокро, горы почти совсем закрыты облаками, никакая ботаническая работа невозможна.
В десять часов внезапно издалека пришел и покатился, все нарастая и все заглушая, тяжелый гул. Земля дрогнула и затряслась. Все в палатке вскочили и тотчас повалились друг на друга. Опять вскочили и опять упали — и так несколько раз. Не знаю, сколько это длилось, но некоторое время я, как и другие, безуспешно стремился выбраться из этой кучи тел, выскочить из палатки. Но нас снова и снова бросало друг на друга, мы валились, барахтались, вставали и снова падали. Наконец я кое-как, прыгая, как лягушка, на четвереньках выскочил и схватился обеими руками за кол, вбитый в землю у палатки. Так, сидя на корточках и держась обеими руками за кол, я и просидел, пока толчки не затихли.
В окружающем нас облаке было плохо видно, что́ творилось вокруг, но вверх по склону, там, где просвечивало синее небо и поднимались крутые скальные склоны, было видно хорошо.
И то, что мы увидели, было удивительно и страшно: весь склон над нами кипел, кишел каменными обвалами. Грохот был невозможный, какая-то смесь треска, лязга, визга, уханья. Щебень, камни и целые скалы, одни величиной со стол, другие с грузовик, вертясь и подпрыгивая, неслись вниз, на нас.
Бо́льшая часть этих камнепадов сливалась по понижениям в каменные ручьи и реки. Сталкиваясь и прыгая друг через друга, они катились вниз. Каменные обломки были то с кулак, то с чемодан, а то и с кибитку. Одна такая падающая скала: была величиной с двухэтажный дом. Она делала прыжки в десять — двенадцать метров и оставляла после каждого прыжка хорошую воронку. Мы, совершенно ошалев, смотрели вверх на эту несущуюся на нас лавину. Если эти каменные реки, что катятся на нас, пройдут по лагерю… Но мы оказались на выступе, на «плече» горы, и все камни, летевшие со скалистого гребня и вершин, обходили, огибали наш лагерь с обеих сторон — одни справа, другие слева.
Сколько это длилось, не знаю. Камнепады шли мимо нас еще некоторое время отдельными партиями, одни раньше, другие позже, видимо в зависимости от того, издалека ли они шли. Они прокатывались мимо и исчезали из виду только тогда, когда переходили на крутой склон ниже нас. Как они двигались там, нам не было видно. Оттуда слышалось только уханье и буханье, особенно громкое, видимо, тогда, когда камнепады достигали дна долины и плюхались в реку.
Странные резкие порывы ветра охлестывали нас то справа, то слева, какие-то беспорядочные, то сильные, то слабые и с разных сторон. В это время ветер двигал, как бы дергал, облако, в котором мы были, то в одну сторону, то в другую, рвал его. Стало видно по сторонам, и мы осознали, что на склоне горы рядом с нами что-то произошло. Но сначала было непонятно, что́ именно произошло, что́ изменилось. И только когда ветер сразу согнал туман в сторону, оказалось, что куска соседнего зеленого склона-то нет! Он весь, с кустарниками, с травой и почвой, со стадами, ушел вниз, в долину, и теперь лежал на ее дне в виде безобразного нагромождения, а за этим только что образовавшимся валом уже разливалась вода перегороженной реки.