И караван этот обычно был большой — раньше боялись ходить мелкими караванами. Боялись и кочевых воинственных племен, и просто профессиональных разбойников, которых в свое время было больше чем достаточно вдоль всех караванных троп. И караван ходил медленно, озираясь, то растягиваясь, то опять опасливо сбиваясь в тесную группу.
На спинах верблюдов были мешки с крупой, мукой, сахаром, бидоны с керосином, ящики с патронами, мануфактура, медикаменты, оружие, строительные материалы. Связка за связкой проходили верблюды, связка за связкой: одна, две, десять, пятьдесят… Они шли и шли, и им не было конца. Мерно качаясь, широким верблюжьим ходом, под звон колокольцев, по холодным долинам Памира ходил весенний караван из Оша в Мургаб, из Оша в Кызылработ, из Оша в Хорог. Он возил все: пищу, одежду, топливо.
Так ходил караван и в 1900 году, и в восьмидесятые годы прошлого века, и двести, и пятьсот лет назад. И в начале тридцатых годов нашего века ходил караван так же до тех пор, пока не пошли, не покатили по Памирскому тракту машины.
…По скользкому льду ледника Федченко, между зияющими трещинами, уходящими в глубь тела ледника на десятки, а то и на сотни метров, между большими и малыми речками, текущими прямо по льду ледника, то бегут, то идут два десятка завьюченных лошадей. Лошади идут самостоятельно, каждая сама выбирает себе дорогу. На спинах лошадей продовольствие, дрова, приборы — все, что нужно для зимовщиков обсерватории «Ледник Федченко». Сзади, то погоняя, то сдерживая лошадей, едут четверо караванщиков, в числе их знаменитый караван-баши (начальник каравана) Султан.
Это работает караван обсерватории «Федченко».
Это примеры только двух типов караванов — верблюжьего и конского. Но караваны бывают самые разные. Ведь в Средней Азии принято называть караваном любой вьючный транспорт. Караван мог состоять из коней, ишаков, быков, кутасов (яков), а не только из верблюдов. Из любых вьючных животных, несущих груз.
И вот об этих бессловесных участниках сухопутных экспедиций Азии, ходивших в продолжение многих веков и ходящих до нашего времени, я и хочу написать.
Лошади
В течение многих лет своей жизни я ходил с вьючным караваном, обследуя различные районы Памира, Алая, Тянь-Шаня, Дарваза и Кухистана. С верблюдами я работал мало, большей частью караван у меня был конский, и с ним я ходил и в длинные, и в короткие маршруты, и по горам, и по пустыням.
Всю свою молодость я провел верхом, другой раз не слезая с седла по шесть-семь месяцев, все теплое время, от зимы до зимы. Поэтому я научился ковать лошадей, лечить лошадиные болезни, ухаживать за лошадьми и работать с ними. Я очень полюбил лошадей и привык к ним и очень жалею, что их мало осталось, что их время уже прошло. С пятидесятых годов в нашу экспедиционную жизнь на Памире прочно вошли машины, и последние годы мы ходили на лошадях только там, где кончалась машинная дорога. Например, в экспедиции 1958 года, искавшей «снежного человека», лошади были нашим главным транспортом.
Вот мне и хочется рассказать о нескольких лошадях.
В 1935 году, когда Памирский тракт был еще не весь открыт, я получил приказ начальника Памирской экспедиции Среднеазиатского университета (САГУ) профессора Павла Александровича Баранова идти на Памир на бричках. Весна была поздняя, машины не шли. Не знаю, сколько было у меня верховых лошадей, но твердо помню, что у меня было шесть пароконных бричек.
Дорога была и трудная, и узкая, во многих местах не расчищенная от снега и обвалов. На перевалах тоже был снег. Машины по такой дороге пройти еще не могли. Но все это было бы ничего, если бы в нашем бричечном караване не было одного крупного вороного жеребца по кличке Цыган.
Была весна, и в эту пору наш Цыган был просто невменяем. Управлять им было совершенно невозможно. Мало того что он сам дурил, он мутил весь караван. Если он шел впереди, а кобылы оставались сзади, он непрерывно оглядывался, дико ржал и норовил завернуть назад. Если его бричка была сзади, он старался догнать запряжки кобыл и идти рядом с ними, что по состоянию дороги было совершенно немыслимо. Если его ставили в середину, он вертелся в своей сбруе, как уж, кидался то вперед, то назад. Усмирить его было невозможно. Причем все свои фокусы он обычно норовил выкинуть именно там, где дорога шла над рекой, или в самом узком месте, или над хорошим стометровым обрывом.
Несколько раз, пытаясь усмирить Цыгана, я выпрягал его, садился на него верхом и гнал галопом вперед, потом назад, километров по пять-шесть, чтобы утомить его. Бесполезно: чуточку отдышавшись, он снова принимался за старое. На стоянках он баламутил и гонял весь наш конский состав и всю ночь бесился, брыкался, кусался, не давая ни минуты покоя ни людям, ни лошадям. Как у него сил на все это хватало, непонятно. Но особенно доставалось шедшему с ним в одной запряжке мерину Майору. Стоило стегнуть Цыгана камчой, как он немедленно вцеплялся зубами в плечо или в шею несчастного Майора. Меня он не трогал, я мог стегать его, брать у него любую ногу, когда ковал, садиться на него, но ни ударить задом, ни укусить меня он не пытался, а вот других норовил кусать и лягать.